Отсюда и причина, почему белого можно легко опустить на уровень цветного или даже на уровень животного, а цветного поднять до уровня белого очень сложно, если вообще возможно. Это всё равно, что ставить новейшую компьютерную игру на старенький "Спектрум". Если и будет работать – то плохо. А что значит – плохо?
Плохо – это в первую очередь медленно.
Здесь мы подходим к главному. Уровень зон эмергенции можно измерять в тоннах вычислительной материи, но это полезно лишь для вычисления хроногравитации. Что же касается более приземлённых и наглядных представлений, то наиболее удобные оценочные характеристики – скорость мышления и масштаб времени.
Чем отличается высокоуровневый интеллектуал-нонконформист от рефлексоида, дрыхнущего в собственной блевотине? В первую очередь – скоростью. Он живёт в ином масштабе времени. Упивание в соплю – пустая растрата времени, которое можно было потратить на нечто более полезное. Но самое главное – его масштаб времени позволяет ему увидеть собственную смерть. В этом его отличие от животных (в том числе – людей-рефлексоидов). Нет, разумеется, в отличие от обычных животных, рефлексоид (человекоживотное, зверочеловек) умом может осознать собственную смертность, но реагирует на неё он исключительно рефлексивно и лишь тогда, когда сталкивается с ней лицом к лицу. "Ах, как я плохо прожил жизнь", "ах, как я хорошо прожил жизнь", "ах, не убивайте меня", "ах, убейте меня поскорее" – вот базовые реакции рефлексоида на конец собственного существования.
Интеллектуал же (логик или абстракт) прекрасно осознаёт, чем окончится его жизнь.
Это не делает его более трусливым, как раз наоборот, ведь страх – это реакция на неизвестность, а интеллектуал осознаёт, что такое смерть. Отсюда и выражение – "философское отношение к смерти". Между тем, хотя интеллектуал боится смерти меньше, чем рефлексоид, в отличие от рефлексоида он пытается её преодолеть. Сначала – через славу (подвиги, войны, новые города, гигантские храмы, пирамиды, зиггураты, произведения искусства и т.д.), затем через поиски "элексира молодости", эксперименты с вампиризмом и некромантией, и вот наконец – через современный постгуманизм.
Но опять-таки, бессмертие нужно только интеллектуалу. Рефлексоиду оно и даром не нужно. Оглянитесь вокруг. Казалось бы – мы живём в эпоху, когда бессмертие практически осуществимо. Для этого есть все необходимые технологии. Но кто из политиков ставит задачей достижение бессмертия? Только группировка Монолит.
Остальные прекрасно знают о практической доступности бессмертия, но оно им не нужно. Для нас, интеллектуалов, это труднопостижимо, но это очевидный наблюдаемый факт.
Не надо удивляться таким вещам. Основные причины расово-социального конфликта лежат в эмпатической плоскости. Проще говоря, мы слишком разные, и потому не любим друг друга. Именно поэтому пропаганда не действует, остаётся лишь обоснование бытийных рядов. То есть разъяснения для "своих", кто такие, собственно, "мы", кто такие – "они", и почему "мы" должны победить "их". Этим и занимаются все группы, кланы и клэйды без исключения. И именно поэтому антиницшеанская материалистическая (в более широком смысле – объективно-идеалистическая) позиция непродуктивна.
Итак, кто же такие, собственно, "мы"? Будем говорить за себя. Мы – интеллектуалы-нонконформисты.
Следовательно, нам нравятся интеллектуалы и нонконформисты, а особенно – интеллектуалы-нонконформисты. Нам неприятно любое иное общество, поэтому если завтра прилетят зелёные человечки и сожрут всех тупых конформистов – ни одна слезинка из наших глаз не вытечет.
Наше отличие от них – в более высоком интеллектуальном уровне, который на бытовом плане бытия проявляется в форме более высокой скорости и в форме иного масштаба времени. Для них норма – не делать ничего годами, десятилетиями. Для них норма – умереть в безвестности, унеся все свои иллюзорные "достижения" с собой в могилу. Мы так не можем, мы для этого слишком быстрые, у нас иной масштаб времени. Обратное тоже верно. Они не могут жить так, как мы, они для этого слишком медленные, "тормозные".
Наше противостояние – это противостояние быстрых и медленных. Мы пытаемся себя ускорить, в том числе – экстремальными методами. Они пытаются себя замедлить, упиваясь в соплю и прожигая жизнь впустую. Медленные будут пожраны, это неизбежно. Контакт между сущностями разных временных масштабов невозможен.
Конфликт – тоже. Какой конфликт может быть между насекомым и сапогом, который его давит?
Нет ничего более далёкого от традиционализма, чем технократия. Если традиционализм ориентируется на Великую Традицию и ставит циклизм и статику во главу угла, то технократия – прогрессистская, деструктивная идеология, ориентированная на обратное время и обратную причинность. Именно технократия, а также её развитие – постгуманизм, и являются идеологиями последовательного Зла, идеологиями Свинцового Века.
Если в Железном Веке мы видим последних людей, то в Свинцовом Веке мы увидим первых постлюдей. Богохульные киборги, синтетические организмы, механическая нежить, искусственные интелекты – то, в чём нет жизни, грядёт на смену человеку.