Течение времени - [5]
– Я не с мамой, а с тетей, – и разошлись, не договорившись о встрече.
– Нагулялся, мальчуган? Не замерзли? Тебе с Петей было интересно? – мама буквально засыпала вопросами Алешу.
– Да нет, ма. Он все время молчал, как я ни старался его расшевелить. Какой-то мрачный, рассеянный что ли или еще больной. Я к нему обращаюсь: Петь, тебе интересно? «Да, интересно, продолжай». А сам молчит, хотя бы один вопрос задал. Мне кажется, что он меня не слушал. Ма, что с ним? Может быть, у него что-то с головой? Вроде непохоже. Даже настроение испортил.
– Гм-м, настроение испортил. Каким образом тебе можно испортить настроение? И что такое настроение у мальчика, который плывет на пароходе, на каникулы, на целое лето, мне это непонятно, – назидательно говорил папа. – У тебя может быть только хорошее настроение, а для плохого настроения причин нет. А вот с Петей не все в порядке – он тяжело болел, и его родители больны. Но об этом ты не должен говорить с Петей – такие разговоры могут его взволновать. Можешь спрятать образ Пети глубоко в сердце – и об этом молчок, проглоти язычок, тебе понятно?
– Нет, непонятно. Он, что, королевич какой-то? Тогда подключилась мама:
– Слушай, мальчуган, в жизни есть проблемы, которые сегодня объясняют болезнью. Ты можешь с Петей встречаться, но помни, о чем говорил папа – об этой встрече забудь надолго. Помни о беззаботном лете, о рыбалке, о коллекции бабочек, которую ты обещал привезти в школу, об охоте за грибами… Ты нас понял?!
Папа спросил маму:
– Ты пройдешься с нами по палубе или будешь читать? Как, Алеша, ты не против погулять?
– Да, да, конечно, пошли!
– Вот и отлично, походите по пароходу, поговорите по-мужски, а я почитаю. Через час жду вас к ужину, – сказала мама.
Папа стал рассказывать, как на живца ловят щуку. Но только часть этих слов доходила до сознания Алеши: он думал о Пете. Он понимал, что какое-то большое несчастье разлучило Петю с его родителями, и что папа и мама сочувствуют Пете, и что произошла какая-то несправедливость, которая – это невероятно! – может произойти и с его родителями. У взрослых происходит какая-то непонятная жизнь. Был дядя Толя и вдруг исчез куда-то. А мама и папа о нем и не вспоминают, во всяком случае, при Алеше. А когда он спросил маму о дяде Толе, за которым приезжали военные и увезли его с собой, мама стала очень серьезной, притянула сына к себе, обняла и сказала: «О дяде Толе пока забудь, мальчуган. О нем поговорим, когда станешь взрослым».
Боясь запаниковать от смутной тревоги, Алеша решил переключить свои мысли на что-нибудь другое и стал внимательно слушать рассказ папы о предстоящем отдыхе: в какую сторону они поплывут рыбачить и на какой лодке, вероятно, с дядей Колей с фабрики – большим любителем рыбалки.
На следующий день Петя на палубе не появлялся. На скамейке расположилась капризная девочка, она постоянно что-нибудь требовала у своей мамы, а та, успокаивая дочку и как бы ища у Алеши сочувствия, объяснила:
– Она у нас такая нервная.
– А пусть она не расстраивается, причин для этого у нее быть не может, – посоветовал Алеша и вприпрыжку побежал на первую, или главную палубу.
«Все такие нервные, – думал он словами папы. – А я не нервный, потому, что мне все интересно вокруг, до самого маленького муравейчика или лягушонка. И пароход мне интересен, и пассажиры, и облака, и река, все, все, что вокруг меня».
Первая палуба предназначалась для поездок на короткие расстояния – на две-три пристани. Билеты на эти места были самые дешевые, и пассажиры сидели здесь прямо на своих вещах – мешках, сундучках, реже фанерных чемоданах. Велись бесконечные разговоры о житье-бытье, о колхозах, о трудоднях, о гвоздях, пилах, и где все это можно купить: в сельпо нет, все обещают и обещают. И материи нет, в которую можно и бабу, и детишек, и себя одеть. А ловкие люди достают и перепродают втридорога, спекулируют. Шумнее всего было возле буфета, где всегда толпились люди. Там продавали бочковое пиво и бочковой квас, баранки и сушки, чтобы похрустеть, и дефицитные конфеты-подушечки.
Потом была очередная пристань. Алеша по гибким сходням вышел на дебаркадер и оттуда уже другими глазами стал рассматривать пароход, как будто он и не пассажир вовсе, а так, сам по себе, вот вышел на пристань посмотреть, что творится вокруг. Затем через дебаркадер по вторым сходням, более массивным, уже по трапу, не спеша, вышел на прибрежный песок и с новых позиций стал рассматривать пароход: какой он большой и красивый, и вроде он на нем и не плывет? Да нет, плывет! Вместе с мамой и папой! И он уже готов был ринуться к дебаркадеру, хотя еще не было первого гудка…
На берегу недалеко от пристани местные мальчишки глазели на пароход. Это был их берег. А Алеша – пришлый, чужой. Как они отнесутся к чужаку без поддержки взрослых? Таких, как он, из другого мира, сытого и красивого, местные не любят: могут дать подножку, двинуться толпой, толкнуть, как бы невзначай. Всякое могло произойти. Алеша искоса поглядывал на них, но больше любовался пароходом и наблюдал за погрузкой каких-то тюков, упакованных в рогожу. Видимо, тяжелых. Два человека, взявшись за свободные концы тюка, с криком «Ох-х!», похожим на кряхтение, бросали его на «ярмо» грузчика, деревянное ложе на спине, закрепленное на широких лямках, перекинутых через плечи. Грузчик на мгновение приседал, шевелил спиной и плечами, поудобнее укладывая тюк. Затем он шел полусогнутый, вразвалочку к трапу, прогибающемуся при каждом его шаге. Алеша так был поражен мощью этого человека, его удалью, что не заметил, как от толпы деревенских ребятишек к нему подошел, видимо, старший по возрасту и авторитету.
Начальник «детской комнаты милиции» разрешает девочке-подростку из неблагополучной семьи пожить в его пустующем загородном доме. Но желание помочь оборачивается трагедией. Подозрение падает на владельца дома, и он вынужден самостоятельно искать настоящего преступника, чтобы доказать свою невиновность.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.
Многие задаются вопросом: ради чего они живут? Хотят найти своё место в жизни. Главный герой книги тоже размышляет над этим, но не принимает никаких действий, чтобы хоть как-то сдвинуться в сторону своего счастья. Пока не встречает человека, который не стесняется говорить и делать то, что у него на душе. Человека, который ищет себя настоящего. Пойдёт ли герой за своим новым другом в мире, заполненном ненужными вещами, бесполезными занятиями и бессмысленной работой?
Автор много лет исследовала судьбы и творчество крымских поэтов первой половины ХХ века. Отдельный пласт — это очерки о крымском периоде жизни Марины Цветаевой. Рассказы Е. Скрябиной во многом биографичны, посвящены крымским путешествиям и встречам. Первая книга автора «Дорогами Киммерии» вышла в 2001 году в Феодосии (Издательский дом «Коктебель») и включала в себя ранние рассказы, очерки о крымских писателях и ученых. Иллюстрировали сборник петербургские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)