Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930 - [233]

В. Г. Сахновский. Режиссерский текст спектакля (Режиссерский экземпляр пьесы)

Протоколы № 1–14 заседаний п/секции Теории театра Театральной секции и материалы к ним. 30 сентября 1926 – 9 июля 1927 г. Протокол № 10 от 3 февраля 1927 г. // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 26. Тезисы – л. 30. Прения по докладу // Там же. Л. 27, 27 об., 28.

Тезисы

Режиссерский текст – это прочтение театральных иероглифов в драматическом произведении.

Театральная природа не совпадает с природой словесной в том же драматическом произведении.

Каждый режиссерский текст есть вариация театральной темы драматического произведения.

Режиссерский экземпляр – это партитура спектакля.

Творчески созданный спектакль – выдумка, игра фантазии, закрепленный акт воображения многих, и непременно на основе знания средств и сил данного театра, но через волю одного.

Режиссерский текст может быть писаный или неписаный, но это единственный аргумент на право драматурга быть в театре.

Законы театра диктуют режиссеру текст. При необозримом разнообразии методов составления текста специфически театральное присуще всем режиссерам, т. е. есть общая основа режиссерского текста для всех режиссеров.

Научная работа над текстом должна продвигаться по линии изучения режиссерских экземпляров, сравнивая их с текстами драматургов.

Прения

А. А. Бахрушин замечает, что режиссерские экземпляры, о которых говорит Василий Григорьевич, имеются только теперь в театре, раньше этого не было. А в старое время шли пьесы и имели они не менее шумный успех. Такой тщательной работы в то время быть не могло, каждую неделю шли новые пьесы, – например, в Малом театре. Пьесы имели успех и без изменения текста; может быть, это зависело от прекрасных актеров. Спрашивается, чем это объясняется?

И. А. Новиков говорит прежде всего о том медленном чтении, которое употребляется Василием Григорьевичем при чтении пьесы. В лирике этот метод ввел уже Гершензон[1364]. Правда, там вопрос ставится иначе, тут чтение носит скорее механический характер. Спрашивается, а как режиссер определяет, пойдет ли пьеса или нет, – ведь не при помощи метода медленного чтения? Доклад Василия Григорьевича слушается с необычайным интересом, но спрашивается, насколько указанные ступени типичны? То, что говорил Василий Григорьевич о вскрытии театром вариантов пьесы, ужасно, так как все кажется очень субъективным, поскольку режиссер отправляется от отдельного слова. Ведь выходит, что понимание текста зависит от попавшегося слова. Надо ставить вопрос: основное ли это слово и у автора? И счастливая случайность, если режиссер нашел то слово, которое видел автор, ибо именно произведение автора подлежит осуществлению. Признаком правильного понимания является то, нужна ли радикальная передвижка текста или не нужна. Если нужна, то мы имеем неправильное понимание. Может быть, от этого получается вещь интереснее – это зависит от талантливости режиссера. Может быть, получается и хуже. То же самое приходится сказать и о ритме. Если мы имеем художественное произведение, то этот ритм надо угадать, т. е. он закономерен, иначе будет уже новое произведение. Что же касается ремарок, то тут нельзя не согласиться.

Вообще надо сказать, что работа режиссера над автором показана проникновенно. Что касается операций над авторами, то это едва ли законно. Очень хорошо было сказано о подтексте, что это то, что актер скрывает от своего партнера, но что видно зрителю. Автор пишет не для определенного человека, но он пишет определенного человека. Что касается того, что актер не справляется с текстом, то надо сказать, что, если тут будет исправление самого текста, это с точки зрения художественной конструкции пьесы безболезненно пройти не может.

Верно то, что режиссерский экземпляр не совпадает с авторским. Это разные вещи. Но требуется, чтобы в режиссерском экземпляре были те основные линии, которые имеются в драматическом произведении. Поскольку мы имеем дело с живым произведением искусства, оно должно быть раскрыто так, как оно есть.

Доклад вносит очень много ясности. Все замечания сводятся к известным ограничениям в произвольности прочтения текста. Но вообще режиссер волен, конечно, производить любые опыты как художник, и тут уже его будет судить зритель.

Н. Д. Волков указывает, что Василий Григорьевич сделал доклад на такую острую тему, и это очень хорошо. Это важно во всех смыслах. Мы до сих пор мыслили себе режиссера как некую техническую фигуру. Пора раскрыть это заблуждение.

В докладе есть текст и подтекст. Можно, конечно, полемизировать с отдельными моментами. Так, например, в отношении того, что текст раскрывается, когда идут от одного слова. Наряду с этим типом режиссерского мышления есть и другие типы видения. Мейерхольд видит, должно быть, иначе. Вопрос этот неразрешим на нашем заседании. Василий Григорьевич давал нам не только доклад, но анкету – доклад местами прорастал теоретическими положениями, которые имеют ценность. Доклад построен на ценности признания того, что режиссер есть самостоятельная фигура в театре. Конфликт между автором и режиссером бывает только в литературные эпохи, в эпохи золотые – автор шел от театра.