Тайные улицы, странные места - [2]

— Ма. Ну каникулы же!

— У кота? — саркастически уточнила мама, — я поняла, о чем ты. Но и ты пойми! Нынешний ритм жизни требует от нас сил и скорости! Мы должны…

— Кому?

— Что? — в коридоре запиликала старая песенка про джинсы, которые слишком малы, и мама нервно оглянулась.

— Кому, говорю, должны?

— В первую очередь — самим себе! Я знаю, ты не умрешь с голоду, это раньше нам. Нас — пугали так. Но ты обязан себя мотивировать!

— Ма, тебе Маринчик звонит.

— И звонит! — мать вздернула маленький подбородок, — у нас с ней очень важный разговор.

— Ну, иди и разговаривай, — Женька всполз поближе к подушке, держа Боцмана за теплый взъерошенный живот. Ползти лежа было совсем неудобно, но не садиться же из-за того, что мать явилась читать лекцию. Решит, что он поддался, потом вернется и все мозги высосет своими мотивациями и психотренингами.

— Грубиян, — беспомощно сказала мама. Аккуратно прикрыла двери и ушла, а через пару мгновений Бутусов умолк на полуслове и вместо него раздалось радушное, — Маринчик? Ты моя дорогая, как хорошо, что позвонила!

Ветер шумел, в соседнем доме, перекрикивая его, кто-то надсадно кашлял, Женька снова удивился мимоходом — уже лет пять, наверное, кашляет, так что слышно даже тут, а с кем интересно живет кашлюн? Вот уж достает, наверное, семью. И что лучше — кашлять, как из пушки стрелять, или вот без перерыва орать матом, как их соседка за стенкой. Сегодня что-то молчит, с утра они там пили, вместе со своим, ну ладно, мужем. Значит, к ночи проснется и снова заведет свои вопли. Насчет, какой он гад и прочее непечатное. А никому вроде и дела нет. С матами сейчас совсем просто. Это у Женьки дома не принято, и никто никогда. За всю жизнь два раза и услышал от отца. Один раз, когда в машине ехали и батю какой-то дурак подрезал, почти на переезде. Батя тогда покраснел, закашлялся, а мать вздернула брови и губы поджала, очень выразительно. Глянула на сына, мол, ну как же ты — при ребенке. А другой раз — недавно совсем, выясняли отношения. Орали друг на друга, и потом батя как сказанул. После ушел, дверями треснул, аж зеркало зазвенело в коридоре. Потом какое-то время совсем было тихо, в смысле, не ругались, молчали друг на друга. А потом — хлоп, ой, Женчик, папа уехал в командировку.

Вспоминать это все было так пакостно, что Женька спихнул Боцмана и сел. Потом встал и босиком ушел к окну — задернуть штору, оказывается, на улице совсем уже темно. Темно и ветер. Классно, наверное, где-нибудь в море, под парусом. Чтоб брызги и злое все такое, настоящее, и можно утопнуть. Или в тех диких степях. Забайкалья, ага. Мать почти и не соврала, батя туда мотается в командировки, только конечно, в костюме с галстуком, потому что ездит проверять отчетность и показания сейсмических приборов. Тоже мне, путешественник.

На диване светил экраном смартфон, на который наступил Боцман, и комната была полна зыбкого света и бледных теней. Женька встал коленями на тахту, которая была придвинута к самому подоконнику. Иногда он спал на ней, но редко, потому что раньше это была его тахта, а на удобном диване вдоль стены спала сестра, а тахта — она вся буграми, старая. Бока от нее болят. Зато стоит у окна. Вот насплюсь на Каринкином диване, решал Женька время от времени, и снова буду спать под самым окном, чтоб смотреть на деревья и черное небо.

Он взялся горячей от зноя рукой за край шторы. И в это время ветер, кинувшись сильным порывом, внезапно стих, оставив вместо себя космическую тишину, словно он высосал из ночи весь воздух. И в этой тишине раздался, кажется, в самом женькином ухе голос.

— Перестань, — сказал кто-то. И коротко рассмеялся.

«Сказала», поправил себя Женька, застыв с краем шторы в потной руке. Девчонка какая-то.

Ну, нечему удивляться, на весь дом остались у подъездов две лавки. Еще и поэтому он не переселяется на тахту, понял Женька, тут сильно слышно летом, как они зажимаются, хихикают и матерятся, иногда очень громко. А иногда совсем тихо. Подслушивать он не любил, особенно такое. После сильно противно было, а еще — паршиво, что у кого-то там с девками что-то происходит. Ясно, что. А он сидит, как дурак. Один. Хотя, конечно, и целовался уже, и все такое. Бухали вместе. Даже один раз кажется, было что-то, только он нифига не запомнил, праздник был, нажрались джин-тоника. Кому сказать — засмеют же.

Ветер все не возвращался. Издалека лаяла собака, и как сумасшедшие, сверчали августовские сверчки.

— Да чо ты, — лениво удивился мальчишеский голос, — нормально сидим. Давай.

— Отстань, — перебил его первый голос. И снова этот смешок.

— Тебя как зовут? Че-го? — на тихий ответ парень явно возмутился, но наезжать не стал.

И Женька понял почему, сглатывая пересохшим горлом, — девочка снова усмехнулась. Чего она хочет-то? Уйти, так встала бы и ушла! А если будет так хихикать, он все равно ее не отпустит. Серега Дача. Первый гопник на квартале. Он на этой лавке часто зависает (вот еще причина, почему Женька перебрался на диван). И девки с ним всякие. Иногда такая же шваль, а иногда совсем вроде нормальные девчонки. И что находят в нем, козле?