Тайны кремлевской любви - [66]

«Мне очень жаль вас, вы грубы, и нет в вас любви. Зачем вы заводите смуты? Бедная наша земля и так страдает. Что же, вы хотите довести ее до конечного разорения? За что вы стремитесь меня погубить, спрашиваю я вас. Вы говорите: я не истинный Дмитрий! Обличите меня, и вы тогда вольны лишить меня жизни! Моя мать и бояре в том свидетели. Я жизнь свою подвергал опасностям не ради собственного возвеличения, а затем, чтобы избавить народ, который в крайней нищете и неволе под гнетом гнусных изменников. Меня призвал к этому Божий перст. Могучая рука помогла мне овладеть тем, что принадлежит мне по праву. Говорите прямо, говорите свободно: за что вы меня не любите?»

Стоя перед царем на коленях, толпа стрельцов залилась слезами.

«Царь-государь, смилуйся, мы ничего не знаем. Покажи тех, что нас оговаривают», — отвечали и спрашивали они.

По царскому приказу Басманов привел семерых стрельцов, которые состояли в заговоре с Шеферединовым и Молчановым.

«Вот, они повинились и говорят, что все вы на меня зло мыслите», — указав на семерых, произнес Дмитрий.

С этими словами он повернулся и ушел во дворец, а толпа в тот же миг с остервенением набросилась на изменников, которые были разорваны заживо.

По словам одного из современников, с тех пор никто не смел даже заикнуться о том, что царь ненастоящий. И самым преданным сторонником царя и блюстителем его имени был народ.

Всю зиму Дмитрий ждал приезда из Польши своей невесты, а Юрий Мнишек медлил и непрестанно требовал с будущего зятя денег на погашения своих многочисленных долгов. Дмитрий уже передал 300000 злотых лично для него и подарил брату Марины 50000 злотых.

Но Мнишек продолжал тянуть. Ему все было мало. Он бесцеремонно забирал товары у московских купцов, занимал у них деньги и давал расписки, погашать которые должен был Дмитрий.

Царь терпел своеволие будущего тестя. Но когда в одном из своих писем к царю тот сообщил, что собирается выехать в Москву только после Пасхи, Дмитрий потерял всякое терпение. В своем ответе он написал, что сразу же после Пасхи собирается выступить с армией против турок.

Это заставило Мнишека поторопиться. Он прибыл в русскую столицу 24 апреля 1606 г. С ним приехали знатные паны: братья Адам и Константин Вишневецкие, Стадницкие, Тарлы, Казановские в сопровождении своей служилой шляхты и многочисленной челяди.

Всех гостей со стороны тестя было более двух тысяч человек. Кроме того, на венчание со свитами приехали Олесницкий и Гонсевский, посланники короля Сигизмунда. В Москве начались роскошные обеды, балы, празднества.

Кортеж Марины двигался медленно и остановился под Москвой в заранее приготовленных шатрах, куда московские купцы и гости прибыли с поклонами и подарками.

Лишь 3 мая пышный кортеж Марины въехал в Москву. Бесчисленное множество народа вышло встречать свою будущую государыню. Посреди длинной вереницы карет она ехала в красной карете с серебряными накладками и позолоченными колесами, обитой внутри красным бархатом.

Марина сидела на подушке, унизанной жемчугом. На ней было белое атласное платье, усыпанное драгоценными камнями. Несмолкаемый перезвон колоколов, гром пушечных выстрелов, звуки польской музыки, радостные громогласные восклицания на разных языках сливались в единую торжественную какофонию. Едва ли когда-нибудь в своей прошлой и последующей истории Москва принимала такой шумный и праздничный вид. Разве что ей не уступают торжества 1913 г., когда отмечалось 300-летие Дома Романовых.

Въезжая в ворота Кремля, молодая царица, казалось, вносила с собой залог великого и счастливого будущего мира, прочного союза для взаимной безопасности славянских народов, большую надежду последующей славы и побед над заклятыми врагами христианства, образования и просвещения.

Первым делом Марина наведалась в Вознесенский монастырь на поклон к инокине Марфе, матери нареченного царя Дмитрия. По свидетельству современников, та приняла невестку радушно и благословила.

8 мая 1606 г. Марина Мнишек была коронована царицей, после чего состоялось бракосочетание. Однако накануне среди духовенства был поднят вопрос: стоит ли допускать Марину-католичку к венчанию или следует сначала крестить ее в православную веру, как нехристианку?

Вопрос разрешил сам Дмитрий. Верный своему принципу, что все христианские религии равны между собой, а вера является внутренней совестью каждого человека, он потребовал от своей будущей супруги только внешнего приличия в исполнении надлежащих обрядов. Казанский митрополит Гермоген и коломенский епископ Иосиф, суровые ревнители православия, категорически воспротивились такой постановке вопроса. Но Дмитрий не стал их слушать, а приказал отправить обоих по своим епархиям.

«С тех пор пиры следовали за пирами, — замечает Н. Костомаров. — Царь в упоении любви все забыл, предавался удовольствиям, танцевал, не уступая полякам в ловкости и раздражая чопорность русских; а между тем шляхтичи и челядь, расставленные по домам московских жителей, вели себя до крайности нагло и высокомерно. Получив, например, от царя предложение вступить в русскую службу, они хвастались этим и кричали: «Вот вся ваша казна перейдет к нам в руки». Другие, побрякивая саблями, говорили: «Что ваш царь! Мы дали царя Москве». В пьяном разгуле они бросались на женщин по улицам, врывались в дома, где замечали красивую хозяйку или дочь. Особенно нагло вели себя панские гайдуки. Следует заметить, что большая часть этих пришельцев только считались поляками, а были русские, даже православные, потому что в то время в южных провинциях Польши не только шляхта и простолюдины, но и многие знатные паны не отступили еще от предковской веры. Сами приехавшие тогда в Москву братья Вишневецкие исповедовали православие. Но московские люди с трудом могли признать в приезжих гостях единоверцев и русских по разности обычаев, входивших по московским понятиям в область религии. Притом же все гости говорили или по-польски, или по-малорусски. Если мы вспомним, что польское правительство то и дело издавало распоряжения о прекращении своевольств в южных областях Польши, то нетрудно понять, почему прибывшие с панами в Москву отличались таким буйством. Благочестивых москвичей, привыкших жить со звоном колоколов, замкнутой, однообразной жизнью, видеть нравственное достоинство в одном монашестве, соблазняло то, что в Кремле, между соборами, целыми днями играли 68 музыкантов, а пришельцы скакали по улицам на лошадях, стреляли из ружей в воздух, пели песни, танцевали и безмерно хвастались своим превосходством над москвичами. «Крик, вопль, говор неподобный! — восклицает летописец. — О, как огонь не сойдет с небеси и не попалит сих окаянных!» Но, как ни оскорбляла наглость пришельцев русский народ, он все-таки настолько любил своего царя, что не поднялся бы на него и извинил бы ему, ради его свадьбы».