Тайны кремлевской любви - [53]

Анастасия Захарьина, первая жена царя, умерла в 1560 г. В июле в Москве случился страшный пожар, опустошивший всю Арбатскую часть города. От сильного испуга Анастасия, уже давно хворавшая, слегла в кровать и, несмотря на все старания лекарей и знахарей, в августе умерла.

Ее смерти предшествовали грозные придворные события. Со времени отстранения от власти Глинских главными опекунами царя были Сильвестр и Алексей Адашев. Но в 1559—60 гг. враги постепенно подвели Ивана к тому, чтобы он решительно сбросил с себя опеку.

Главными врагами Сильвестра были Захарьины, родные царицы. Они настроили Анастасию против Сильвестра.

«Царь должен быть самодержавен, всем повелевать, никого не слушаться, — нашептывали они Ивану IV. — А если будет делать то, что другие поставят, то это значит, что он только почтен честью царского председания, а на деле не лучше раба. И пророк сказал: горе граду тому, им же мнози обладают. Русские владетели и прежде никому не повиновались, а вольны были подданных своих казнить или миловать. Священникам совсем не подобает властвовать и управлять; их дело — священнодействовать, а не творить людского строения».

Вдобавок ко всему Ивана постарались убедить, что Сильвестр чародей, силой волшебства опутал его и держит в неволе.

Охладевший к Сильвестру царь решительно разошелся с ним после путешествия с больной женой по монастырям зимой 1559 г.

С первой своей женой Иван Грозный прожил 13 лет. Анастасия родила ему троих сыновей — Дмитрия (1552), Ивана (1554) и Федора (1557). Старший, Дмитрий, умер в младенчестве (1553).

«Царь был в отчаянии, — пишет Н. Костомаров. — Народ сожалел об Анастасии, считая ее добродетельной и святой женщиной, так как она отличалась набожностью и благотворительностью. Понятно, что с потерей любимой особы стали царю ненавистнее те, которые не любили ее при жизни. Этим воспользовались враги и начали уверять царя, что Анастасию извели лихие люди, Сильвестр и Адашев, своими чарами».

Один из современников Ивана Грозного писал, что после похорон жены «словно страшная буря, налетевшая со стороны, смутила покой его доброго сердца, и я не знаю, как перевернула его многомудренный ум и нрав свирепый, и стал он мятежником в собственном государстве».

Скорый суд над недавними ближайшими советниками признал Сильвестра и Адашева виновными. Сильвестр был сослан на Соловки, Адашев — на берег Балтики, где, заточенный в Дерптской крепости, умер спустя два месяца.

Двух главных действующих лиц царствования Ивана IV не стало. Однако остались их друзья и сторонники, остались мысли и правила. По научению новых приближенных царь потребовал клятвы в преданности и верности от всех бояр и знатных людей, которые имели отношения с Сильвестром или Адашевым.

«Все, что прежде считалось достоинством и способом угождать царю, сделалось предосудительно, напоминая Адашева и Сильвестра, — пишет Н. Карамзин. — Говорили Иоанну: «Всегда ли плакать тебе о супруге? Найдешь другую, равно прелестную, но можешь неумеренностью в скорби повредить своему здравию бесценному. Бог и народ требуют, чтобы ты в земной горести искал и земного утешения». Иоанн искренно любил супругу, но имел легкость во нраве, несогласную с глубоким впечатлением горести. Он без гнева внимал утешителям и чрез восемь дней по кончине Анастасии митрополит, святители, бояре торжественно предложили ему искать невесту: законы пристойности были тогда не строги. Раздав по церквам и для бедных несколько тысяч рублей в память об усопшей, послав богатую милостыню в Иерусалим, в Грецию, государь 18 августа объявил, что намерен жениться на сестре короля польского.

С сего времени умолк плач во дворце. Начали забавлять царя, сперва беседою приятною, шутками, а скоро и светлыми пирами; напоминали друг другу, что вино радует сердце; смеялись над старым обычаем умеренности; называли постничество лицемерием. Ежедневно вымышлялись новые потехи, игрища, на коих трезвость, самая важность, самая пристойность считались непристойностью. Еще многие бояре, сановники не могли вдруг перемениться в обычаях; сидели за светлою трапезою с лицом туманным, уклонялись от чаши, не пили и вздыхали; их осмеивали, унижали, лили им вино на голову. Между новыми любимцами государевыми отличались боярин Алексей Басманов, сын его кравчий Федор, князь Афанасий Вяземский, Василий Грязной, Ма-люта Скуратов-Бельский, готовые на все для удовлетворения своего честолюбия. Прежде они под личиною благонравия терялись в толпе обыкновенных царедворцев, но тогда выступили вперед и, по симпатии зла, вкрались в душу Иоанна, приятные ему какой-то легкостью ума, искусственною веселостью, хвастливым усердием исполнять, предугадать его волю как божественную, без всякого соображения с иными правилами, которые обуздают и благих царей и благих слуг царских, первых в их желаниях, вторых во исполнении оных…

Развратники, указывая царю на печальные лица важных бояр, шептали: «Вот твои недоброхоты! Вопреки данной им присяги, они живут адашевским обычаем, сеют вредные слухи, волнуют умы, хотят прежнего своевольства». Такие ядовитые наветы растравляли Иоанново сердце, уже беспокойное в чувстве своих пороков; взор его мутился, из уст вырывались слова грозные. Обвиняя бояр в злых намерениях, вероломстве, в упорной привязанности к ненавистной памяти мнимых изменников, он решился быть строгим и сделался мучителем, коему равного едва ли найдем в самых Тацитовых летописях! Не вдруг, конечно, рассвирепела душа, некогда благолюбивая: успехи добра и зла бывают постепенны, но летописцы не могли проникнуть в ее внутренность, не могли видеть в ней борения совести с мятежными страстями, видели только дела ужасные и называют тиранство Иоанново