Во время перерыва Колька Мортасов зычно командует:
— Мелюзга! Ко мне! Представление будет.
Ребята поменьше и девочки робко собираются возле Колькиной парты.
Колька поднимает обе руки, осматривает всех ястребиными своими глазами и начинает размахивать руками.
По классу проносится вздох восхищения и зависти: лежащая на соседней парте папка с тетрадками Сеньки Звягушкина начинает в такт Колькиным движениям подпрыгивать и покачиваться. Сам Сенька сидит, потупясь, на своём месте, боясь дышать, и только плечи его странно вздрагивают.
Последний взмах руки, и папка замирает на парте.
— Ну, как, мелюзга? — лениво интересуется Колька.
— Мирово, ясное дело, — поспешно хвалит кто-то из мальчишек.
— Ласки — в глазки… — задумчиво ворчит Колька. — Лучше можно было. Кулак лениво работал.
Все оборачиваются к Сеньке Звягушкину.
Сенька меняется в лице, на его глаза наплывают слезы, и он с неожиданной храбростью говорит Кольке:
— Сам ты кровосос!
Колька, не дрогнув ни одним мускулом лица, степенно подходит к Сеньке, берет его двумя пальцами за волосы и, подняв на ноги, говорит:
— Я на тебя не сержусь, малявка. Мне это ни к чему. Но доведётся ещё — работай посноровистей. А то душу выну!
Генька с Колькой выходят из класса. Сенька плачет и рассказывает:
— Заставил меня чернильницу из парты вынуть и палец в ту дырку просунуть. Как я, говорит, буду руками махать, так ты и тыкай пальцем в дырку. Толкай папку. Не сделаешь — голову, говорит, оторву, и потом даже родная мамка не пришьёт…
Пока Сенька рассказывает, возле классного шкафа горячо шепчутся Лёшка, Мишка, Ванька Косой и Сашок.
— Надо бы нам давно, — говорит Лёшка, — Геньку и Кольку проучить, да боюсь я — Митрич ругаться станет. Что же с ними, с бандитами, делать?
— Да-а… — задумчиво тянет Сашок. — А Митрич ещё велел помогать Геньке. Вот и помогай ему…
— Я так думаю, — говорит Ванька Косой, — надо их сначала за вихры оттаскать, а потом помочь. Не будут учиться — ещё потаскать.
— Потаскаешь… — почему-то шёпотом сомневается Мишка. — У них кулаки-то вон какие… враз испекут пирог во весь бок.
— А ты забыл, как Сашок Геньку бил? — напоминает Ванька.
— Так уж и бил, — иронически усмехается Мишка. — Дал раз по носу — только и всего. Нас тогда на Геньку четверо было.
Великие Братья не приходят ни к какому решению. Остаётся одно: посоветоваться с Митричем.
Сложные вопросы всё-таки есть в жизни!
11. СЕКРЕТ ОДИНОКОГО ДЕРЕВЦА
У Сашка — шесть голубей. Есть чёрный, пёстрый, даже чисто белый. Глаза у птиц жёлтые, как огонёчки. Клювы не шибко большие. Всё же видно: не самая простая порода.
Хоть все деревни кругом обойди — нет у мальчишек никаких голубей. Поели птицу в голодные годы. А Сашку отец из города привёз, когда за столярным клеем ездил.
Берёт Сашок Воронка, опускает в плетёное лукошко, потом лист чистой бумаги кладёт себе за пазуху. Говорит деду Терентию:
— Я, дедушка, к Митричу пойду. Звал. Мамка спросит — так ты скажи. И Лёшка придёт. Тоже скажи. Ладно?
Дед Терентий сидит у стола, чистит золой военные медали и, не оборачиваясь, обещает:
— А чего не сказать, вну́чек? Скажу…
Сашок — любимец деда. В долгие зимние ночи рассказывал старик внучку неслыханные истории. И о доблести русского воинства. И о войнах — японской и всемирной. И о солдатах, что шилом бреются да дымом греются. Не беда, что в слове деда солдатская жёсткая правда мешалась со сказкой, с дивными чудесами. Горели глаза у внучка, и огонёк этот отсвечивал в потускневших очах старого солдата.
Вставал из рассказов сильный воин, мужик Российской империи, храбрец и хитрец, умница и насмешник, гроза для врагов.
Узнавал из былей-сказок этих Сашок, что есть на войне разведка и как её вести надо. Вслушивался в старое, но совсем иного смысла, слово «язык», которого надо взять в плен, чтоб рассказал он о враге.
И ещё вспоминал дед Терентий, как разжигают солдаты костёр на ветру; как переговариваются птичьими голосами, чтоб недруг не узнал; как варят суп из яблока-кислицы, а то ещё из дурной травы — крапивы.
Сашку так интересно слушать, что век, кажется, сидел бы возле деда, не отрываясь, глядел в его глаза.
— А сам-то ты, дедушка, как воевал?
— А не хуже других, внучек, — отвечает дед, натирая медали, — вот, скажем, был такой случай…
Нет, что там выбирать: Сашок, когда вырастет, непременно солдатом будет!
И раздумывая об этом, Сашок вприпрыжку бежит к Митричу. Только лукошко с голубем старается не трясти сильно: птицу не повредить бы! Теперь голуби — не одного Сашка, всего Племени!
У Митрича домишко небольшой — много ли одному человеку нужно? Старик уже ждёт Сашка: ещё вчера договорились — в воскресенье повидаться.
— Садись, Великий Брат Саша Смолин, — приглашает Митрич, — и съешь для начала кусок пирога.
— Не хочу! — отказывается Сашок. Он ждал: разговор пойдёт о важном — о Племени, о Геньке Муртасове, а тут — пирог!
— Брат ты мне или не Брат? — строго спрашивает Митрич. — Брат? Ну, тогда не должен от братского угощенья отказываться. Ешь живо!
Сашок, не выпуская лукошка, торопливо глотает куски пирога, запивает их молоком. Осилив угощенье, он лезет в корзинку.
— Вот я вам, Кузьма Митрич, голубя принёс.
