Тайна, не скрытая никем - [44]

Через день или около того я получила письмо от Дональда. Он просил развода, потому что хотел жениться на Хелен.

Я наняла продавщицу, студентку, чтобы сидела в магазине пару часов в день после обеда, освобождая мне время на походы в банк и заполнение всяких бумажек. Увидев ее в первый раз, Шарлотта подошла к прилавку и похлопала по стопке выложенных на него книг, рассчитанных на быструю продажу.

— Вот это нынче советуют офис-менеджеры читать своим шестеркам? — спросила она. Девушка-продавщица осторожно улыбнулась и промолчала.

Шарлотта была права. Книга называлась «Психокибернетика»; в ней объяснялось, как вырабатывать позитивный имидж.

— Ты правильно поступила, что наняла ее вместо меня, — сказала Шарлотта. — Она гораздо бойчей на вид и не будет разевать пасть, отпугивая покупателей. У нее не обнаружится мнений.

Когда Шарлотта ушла, продавщица обратилась ко мне:

— Я должна вам кое-что рассказать об этой женщине.

«Эта часть не представляет интереса».

— Что значит «не представляет интереса»? — переспросила я.

Но мысли мои были далеко. В этот день, день моего третьего визита в больницу, я слушала окончание рассказа Шарлотты, но думала о книге, которую заказывала специально и которая не пришла. Книга о средиземноморских круизах. Еще я думала о нотариусе, которого нашли с проломленной головой накануне вечером в его конторе на Джонсон-стрит. Он не умер, но возможно было, что он потеряет зрение. Грабеж? Или месть, ярость, связанная с какой-то частью его жизни, о которой я не догадывалась?

Из-за всей этой драмы и смятения город стал казаться мне одновременно более обычным и менее досягаемым.

— Конечно, мне интересно. Это завораживающая история.

— Завораживающая, — жеманным тоном повторила Шарлотта. Сморщилась, как младенец, плюющийся кашкой.

Глаза, все еще устремленные на меня, словно выцветали, теряя детскую, яркую, настойчивую голубизну. Капризность менялась на отвращение. Яростное отвращение и невыразимая усталость читались на лице Шарлотты; такое лицо люди иногда показывают зеркалу, но друг другу — почти никогда. Может, потому, что какие-то такие мысли уже бродили у меня в голове, мне пришло в голову, что Шарлотта может умереть. В любую минуту. В эту минуту. Сейчас.

Она кивнула на стакан с водой, из которого торчала изогнутая пластиковая соломинка. Я поднесла стакан так, чтобы Шарлотта могла из него пить, и поддержала ее голову. Я чувствовала, какая горячая у нее кожа, как пульсирует кровь у основания черепа. Шарлотта жадно выпила воду, и ужасное выражение ушло с лица.

— Вода застоялась, — сказала она.

— По-моему, из этого выйдет отличный фильм. — Я опустила ее голову обратно на подушки. Она вцепилась в мое запястье, потом разжала руку. — Откуда вы взяли идею?

— Из жизни, — невнятно произнесла Шарлотта. — Погоди минуту.

Она отвернулась, не поднимая головы с подушки, словно молча о чем-то с кем-то договаривалась. Потом пришла в себя и продолжила рассказ.

Шарлотта не умерла. Во всяком случае, не умерла тогда в больнице. Я пришла на следующий день после обеда — ближе к вечеру — и увидела, что ее койка пуста и застлана. В палате была медсестра, с которой я говорила раньше, — сейчас она пыталась померить температуру у женщины, привязанной к стулу. Она увидела, какое у меня стало лицо, и засмеялась.

— О нет! — сказала она. — Вы не то подумали. Она выписалась сегодня утром. Муж пришел и забрал ее. Мы перевели ее в лечебницу для хронических больных в Сааниче, и муж должен был ее туда отвезти. Он сказал, такси ждет на улице. А потом оттуда позвонили, и оказалось, что они так и не доехали до места! Они уезжали очень радостные. Он привез пачку денег, и она подкидывала их в воздух. Не знаю — может, бумажками по одному доллару. Но мы понятия не имеем, куда они делись.

Я пошла к жилому дому на Пандора-стрит. Может, они просто вернулись домой. Может, потеряли указания, как проехать в лечебницу, и постеснялись спросить еще раз. Может, решили, несмотря ни на что, остаться у себя в квартире. Может, законопатились и открыли газ.

Сперва я не смогла найти нужный дом и подумала, что ошиблась кварталом. Но я помнила магазин на углу и дома вокруг. Здание изменилось, вот оно что. Штукатурку выкрасили в розовый цвет; установили новые окна и французские стеклянные двери; и еще прибавили балкончики с решетками кованого железа. Нарядные балкончики были покрашены белым, и весь дом стал похож на кафе-мороженое. Наверняка внутри тоже все обновили и квартплату подняли, так что у людей вроде Шарлотты и Гюрджи больше не было шансов поселиться в этом доме. Я проверила список жильцов у двери, и, конечно, их имена оттуда исчезли. Должно быть, они отсюда выехали уже давно.

Казалось, своим изменившимся видом здание хочет мне что-то объяснить. Об исчезновении. Я знала, что Шарлотта и Гюрджи на самом деле не исчезли — они где-то да есть, живые или мертвые. Но для меня они исчезли. И это, а не потеря как таковая, ввергло меня в пучину отчаяния — глубже, чем все локальные водовороты сожалений, в которых меня крутило за прошедший год. Я заблудилась. Мне нужно было вернуться в магазин и отпустить продавщицу, но я чувствовала, что с тем же успехом могу побрести в другую сторону. Вообще в любую сторону. Моя связь с миром была под угрозой, вот в чем дело. Иногда нить, что связывает человека с миром, перетирается и грозит вот-вот оборваться совсем. Улицы и пейзажи утверждают, что сроду нас не видали. Воздух становится разреженным. Если это случается — не готовы ли мы тогда подчиниться судьбе или чему угодно, лишь бы оно заявляло на нас права? Что угодно лучше выбора между ничем и ничем, ни к чему не привязанных дней.