Тайна, не скрытая никем - [42]

Многоквартирный дом, в котором они жили, стоял на Пандора-стрит. Он был покрыт горчичного цвета штукатуркой. Крохотный вестибюль с кафельными стенами показался мне похожим на общественный туалет. Впрочем, в нем не пахло, и квартира была не особенно грязная, просто в ней царил чудовищный беспорядок. У стен высились стопки книг. Сами стены были завешены узорчатой тканью, которая спадала складками, скрывая обои. На окнах висели бамбуковые жалюзи, а на лампочках — самодельные абажуры из цветной бумаги, наверняка легковоспламеняющейся.

— Как мило, что вы пришли! — вскричала Шарлотта. — Мы боялись, у вас найдутся дела поинтересней, чем навещать старых и скучных нас. Куда бы вас посадить? Можно сюда. — Она сняла пачку старых журналов с плетеного кресла. — Вам удобно? Плетеная мебель издает такие интересные звуки. Иногда я сижу тут одна, и это кресло вдруг начинает скрипеть и трещать, как будто в нем кто-то ерзает. Я бы могла сказать, что это привидение, но я не умею верить во всю эту ерунду. Я пробовала.

Гюрджи налил нам всем сладкого белого вина. Мне — в пыльный бокал на ножке, Шарлотте — в стеклянный стакан, а себе в пластиковый. Казалось, что в крохотной нише-кухоньке, где были кое-как, кучами навалены продукты, кастрюли и посуда, невозможно ничего приготовить, но оттуда вкусно пахло жареной курицей, и скоро Гюрджи принес первое блюдо — нарезанные кружочками огурцы на тарелках и йогурт в плошках. Я села в плетеное кресло, а Шарлотта — в единственное мягкое. Гюрджи сидел на полу. Шарлотта была все в тех же брюках и в розовой футболке, обтянувшей свободно висящую грудь. Ногти на ногах были выкрашены под цвет футболки. Каждый раз, как Шарлотта брала кусок огурца, браслеты звякали о край тарелки. (Мы ели руками.) Гюрджи был в той же шапочке и в темно-красном халате из шелковистой материи. Из-под халата виднелись брюки. Халат был покрыт пятнами, которые сливались с узором.

После огурцов мы стали есть курицу, приготовленную с изюмом, в золотистых пряностях, и еще — хлеб из кислого теста и рис. Мне и Шарлотте выдали вилки, а Гюрджи подбирал рис хлебом. Я часто вспоминала тот ужин в последующие годы, когда такая манера непринужденно сидеть, непринужденно есть, и такие блюда, и даже такой стиль обстановки и царящий вокруг хаос стали в какой-то степени привычны и, более того, вошли в моду. Мои знакомые (и я сама тоже) побросали (на время) обеденные столы, наборы одинаковых бокалов и частично даже столовые приборы и стулья. Когда меня принимали в гостях в этом стиле или я сама пыталась принимать гостей, я всегда вспоминала о Шарлотте и Гюрджи — о жизни на грани истинной нищеты, о рискованной подлинности, отличавшей их от более поздних имитаций. Но в то время все это было мне в новинку; я восторгалась и вместе с тем робела. Я рассчитывала достойно пройти испытание экзотикой, но в то же время надеялась, что меня не будут очень уж сильно испытывать.

Скоро на свет выплыла Мэри Шелли. Я перечислила названия ее последних романов, и Шарлотта мечтательно повторила:

— Пер-кин Уор-бек. Это не он… не он выдавал себя за одного из двух маленьких принцев, которых убили в Тауэре?

Кроме нее, я не встречала ни одного человека — кроме профессиональных историков, причем специалистов по эпохе Тюдоров, — который бы это знал.

— Из этого вышел бы фильм, — сказала она. — Верно ведь? Я вот всегда думаю о таких самозванцах — кем они себя считают на самом деле? Может, они искренне верят, что они — те, за кого себя выдают? А ведь правда, жизнь Мэри Шелли тоже как кино? Удивительно, что про нее до сих пор ничего не сняли. Кто из актрис подойдет на роль Мэри? Впрочем, нет. Давайте начнем с Гарриет. Кто будет играть Гарриет?

Она оторвала кусок золотистой курятины и продолжала:

— Нужна актриса, которая будет хорошо выглядеть в виде утопленницы. Элизабет Тейлор? Нет, для нее это недостаточно большая роль. Сюзанна Йорк?.. А кто отец? — размышляла она вслух, говоря о нерожденном ребенке Гарриет. — Я не думаю, что это Шелли. Никогда не думала. А вы?

Все это было очень мило и приятно, но я надеялась, что мы дойдем до стадии если не исповедей, то хотя бы объяснений, личных откровений. В таких случаях как-то ожидаешь чего-то подобного. Ведь и Сильвия — за моим собственным столом — рассказала нам про городок в Северном Онтарио и про то, что Нельсон был самый умный во всей школе. Я сама удивилась тому, как жажду наконец поведать собственную историю. Дональд и Нельсон — я с нетерпением предвкушала, как выложу правду, ну или часть правды, во всей ее ранящей сложности, человеку, который не удивится и не разозлится. Я была не прочь поломать голову в хорошей компании над собственным загадочным поведением. Не оттого ли я выбрала Дональда, что видела в нем фигуру отца? Точнее, родительскую фигуру, ведь мои родители оба умерли. Не затем ли я бросила его, чтобы отомстить родителям за то, что они бросили меня? Что значит молчание Нельсона и навсегда ли оно? (Хотя я думала, что о письме, возвращенном мне на прошлой неделе с надписью на конверте «Не проживает по данному адресу», не расскажу никому.)