Тайна - [38]

– Peta Ponce, Peta Ponce, ayuda a mi nena[112], – пробормотала донья Флорес.

Таина быстро, насколько ей позволяло тяжелое тело, убрала ноги с моих колен и села. Я тоже выпрямился, пристроив руки перед собой. Мы слушали, как донья Флорес бормочет: «Peta Ponce, por favor, dime, dime que pasó, Peta Ponce»[113]. Потом она снова провалилась в сон.

С минуту мы сидели притаившись.

Слышно было только, как тихонько работает телевизор.

– Мама не должна знать, что мы сидели тут, пока она спала.

И Таина подвела меня к двери, но, прежде чем выпроводить, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы. А потом закрыла за мной дверь.

Я остался стоять в коридоре, окруженный тишиной. И это было хорошо. Все было хорошо, и я вспомнил, что написал мой отец в записке, переданной моей матери: «Когда я увидел тебя, у меня в душе расцвели цветы».

Мама пошла со мной и долго говорила, а врач слушал ее излияния. Потом сказал, что в происходящем со мной нет ничего нового. Сказал, мальчики часто влюбляются в беременных женщин. Давать жизнь – чудесный дар. Сказал, есть мужчины, которым нравятся только беременные, их возбуждает беременность. Врач все говорил, говорил. Мама хлопнула меня по плечу и резко вклинилась в разглагольствования врача:

– Расскажи про эти свои атомы, расскажи.

Я снова изложил свою теорию субатомной беременности, с парой новых вывертов насчет возможностей внутреннего космоса.

– Ты же знаешь, что атомы, которые составили тебя, когда ты родился, уже распались, – сказал врач. – И теперь ты состоишь из совершенно других атомов.

Я согласно кивнул.

– Так как же один атом может устроить революцию, если атомы в нас все время меняются?

– Ну, это же не вдруг происходит. Может, год понадобится, – сказал я. – За это время мятежный атом успеет насажать новых копий себя в клетки, которые из этих атомов состоят. Мученика убили, но революция живет и крепнет. Как-то так.

– Ты сам знаешь, что это маловероятно. – Врач нахмурился.

– Но все-таки. Если мы состоим из атомов, и все наши первоначальные атомы заменились новыми… – Врач скрестил руки на груди. – …Как мы можем оставаться собой, если первоначальная материя полностью сменилась?

Врач нахмурился, как будто никогда о таком не думал или как будто я его утомил. Он снова сел и посмотрел на маму.

– Он что-нибудь принимает? Лекарства, наркотики? – Врач делал вид, что тревожится за меня, но я-то видел, что он просто прикидывается перед мамой.

– Нет, – сказала мама.

Врач крутнулся в кресле и снова развернулся лицом ко мне. Посмотрел мне в глаза и снова повернулся к маме. И стал говорить, что волноваться не о чем. Что это не психотическое поведение. Что я не собираюсь причинять вред себе или еще кому-нибудь, что я просто влюбился по уши, что он – врач, а не специалист по квантовой физике. Сколь прекрасна, сказал он, эта своеобразная взрослая невинность молодых. Как жаль, что с возрастом мы ее теряем. Вот почему друзья, которых мы приобретаем в юности, становятся для нас образцами для подражания. Разглагольствования врача прервал громкий мамин вздох.

Врач спросил, не хочу ли я, чтобы мама вышла из кабинета. Я сказал: «Нет», и он задал мне вопрос напрямую:

– Ты когда-нибудь употреблял наркотики?

– Нет, – честно ответил я.

– Может быть, курил траву?

– Да, один раз. – Я и забыл, что это наркотик, хотя еще не видел, чтобы кто-нибудь умер от передозировки марихуаны. Как-то П. К. нашел в банке из-под кока-колы, валявшейся под водостоком, пакетик на десять долларов. Пакетик, наверное, принадлежал какому-нибудь дилеру, которого арестовали на улице, и он не успел забрать траву. Так что траву выкурили мы. Но это было всего раз, да мы и курили, наверное, неправильно, потому что я ничего не почувствовал, только здорово закашлялся.

– Ay Jehovah[114], – прошептала мама. Врач не обратил на нее внимания, потому что понял: он что-то нащупал.

– Значит, ты все-таки употреблял наркотики?

– Наверное, да. – Я пожал плечами; мне не хотелось поворачиваться к маме. Она и так ломала голову, что сказать отцу и, что еще важнее, старейшинам в Зале Царства.

– А спиртное? Пьешь?

– Нет, но…

– Значит, пробовал?

– Нет, – сказал я.

Наконец врач прекратил задавать вопросы и молча проглядел мои ответы, он их записал. Потом достал из ящика стола картонный стаканчик с Симпсонами. Мог бы ничего и не говорить, но все-таки сказал:

– Мне нужен образец.

Я схватил стаканчик и шумно выдохнул, как Таина, когда ей было скучно, тошно или что-нибудь надоедало.

За дверью кабинета открылся коридор психиатрического отделения Линкольновской больницы, выкрашенный детсадовским нежно-розовым. Из окна холла на десятом этаже перед пациентами открывалась грандиозная панорама Нью-Йорка. Многим она казалась красивой. Многие подтаскивали стулья поближе к огромному окну. Может быть, панорама города напоминала пациентам о потерянной свободе.

В туалете я наполнил стаканчик и отнес его назад, в кабинет. Врач повторил маме, что волноваться не о чем, что по образцу мочи он поймет, употребляю я наркотики или нет, и если употребляю, то какие. И не те ли это наркотики, от которых бывают галлюцинации. Вот как он это называл: галлюцинации. И что если мама так тревожится, она всегда может записать меня к специалисту. На этот раз мама успокоилась. А я обрадовался, что легко отделался.