Тайна грязных трущоб - [2]

Читая эти строки, я не смог вновь сдержать нахлынувших чувств. Слезы так и душили меня, но я поборол слабость и продолжил читать.

…Путь до дома Хоста был не близок. Поэтому я собрался заранее, что бы прийти к самому началу, не опоздав, как бывало уже несколько раз. Кликнув на углу экипаж, я забрался в салон и, крикнув кучеру адрес, попытался намного расслабиться, прислушиваясь к грохоту окованных железом колес и цоканью подков по каменной мостовой. Этот монотонный звук меня успокоил, и я немного задремал. На город медленно наплывала ночь.

Проснулся я от того, что кто-то грубо тряс меня за плечо.

— Эй, мистер, проснитесь, да проснитесь же, беда!

Странный хрипловатый голос принадлежал кучеру, парень стоял в дверях и остервенело тряс меня за плечо, стараясь разбудить.

— Ты что совсем озверел, чертов плут, что случилось? — но внятного ответа так и не последовало. Увидев, что я пришел в себя, кучер закатил глаза к небу, что-то прокричал по-испански (я не знаю этого языка, поэтому совершенно ничего не понял) и бросился куда-то в темноту улицы, оставив меня совсем одного.

Громко ругаясь на странных кучеров, я вылез из экипажа и, взглянув вдаль, понял, что же произошло и так напугало молодого грува. На площади Эллизия горели огни, было много народа, слышались крики, ругань, стрекот оружейных залпов и звон стали о сталь. Кто-то страшно хрипел, кто-то стонал. Видимо там шло сражение. На днях чернь всколыхнули новые налоги и запреты на вывоз из города продуктов питания. И теперь гнев и страх, душившие бедняков несколько недель, вылились в прямые столкновения со стражей, там впереди шел бой и мне там никак было не пройти. Правильно убежал кучер — умирать никто не хочет.

Но я должен все-таки пробраться к дому Хоста. Оглядевшись, я понял, что не доехал до нужного адреса всего каких-то пять кварталов. Дом моего друга был совсем рядом всего через несколько переулков — но это если идти через площадь, что в моем положении совсем невозможно и просто граничит с самоубийством. Придется идти через грязные улочки за улицей Родож и отправиться в обход. Это меня совсем не радовало.

Пройдя вперед несколько домов в сторону сражавшихся, я свернул в узкий проулок, ведущий в сердце нищих кварталов. Сразу же ароматы помойки острой иглой впились мне в нос. Кучи мусора громоздились на каждом повороте самой узкой улочки, какую я только видел за всю свою жизнь. Наверное, она даже не имела своего названия. Объедки, грязные тряпки, рванье и гниющие доски вокруг. В старых отбросах слышны треск и шебуршение — облезлые собаки ищут себе пропитание.

Вскоре свет фонарей стал далек, а здесь всем завладела удушливая тьма. Холодный ветер бродил в глухих закоулках и тупиках. На небо медленно всплыла яркая луна, разрезав мрак своим таинственным светом. Спасибо ей, теперь хоть что-то стало видно.

Спустя некоторое время я стал замечать, что грязи стало заметно больше. Черные, дурно пахнущие лужи растекались по дороге, через некоторые мне приходилось чуть ли не „переплывать“. Вот дьявол занес меня в это проклятое место!

И тут я среди куч разного хлама заметил первых обитателей этих мест. Сгорбленные, страшные, в каких-то жутких обносках эти призрачные тени чуть слышно скользили между курганов гнили, выискивая что-то в их смрадных недрах. Кто-то спал, укрывшись вонючим рваньем, кто-то ел, а один даже справлял нужду прямо там, где и ел, а возможно здесь же и спал.

Отвращение и тошнота погнали меня дальше. Быстрее бы покинуть это страшное место.

Туда где свет, где есть воздух, где люди живут, а не умирают медленно и неотвратимо.

Вдруг прямо передо мной из огромной кучи гниющих овощей выскочил странный человек в когда-то ярко красном халате, сейчас зияющем рваными и протертыми дырами.

Он оглянулся на меня, грозно зыркнув из-под кустистых бровей. Оскалился, пустив слюну, и бросился в темноту, скрывшись в той стороне, откуда я пришел. Я успел лишь мельком разглядеть, что он что-то прижимал к своей тощей груди, странный комок, покрытый чем-то липким, блестящий в свете луны. Заглядевшись на него, я запнулся обо что-то и рухнул с громким плеском в гниющую жижу отбросов прямо лицом вниз. Липкая слизь, смешанная с нечистотами, ласково приняла меня в свои объятья. Вонючая вода наполнила мой рот, откуда тотчас выплеснулась волна рвоты. Я закопошился в этой смрадной канаве, бил руками по воде и наконец весь в грязи, огрызках и своей блевотине с трудом вылез из гнилого озерца.

Весь новый парадный костюм, плащ из дорогого сукна — все было безвозвратно испорчено и воняло теперь не хуже этих мест. Теперь я мог бы сойти здесь за своего.

…Странная мысль, очень странная…

Выбравшись на сухое место, я столкнулся с тем, что послужило предметом моего падения. И ужас сковал меня. Передо мной на „перине“ из травы и овощей лежало тело молодой девушки, припорошенное мусорными ошметками. С первого взгляда было ясно, что девушка мертва. Это было хорошо видно по ее белой, словно кусок мела, коже, остекленевших глазах — жизнь покинула это тело, слепо уставившееся в пустоту.

Стараясь бороть тошноту, вновь нахлынувшую на меня, я подошел к девушке и осмотрел ее. Дико закричав, я бросился дальше по улице, не разбирая дороги, хлюпая по лужам и оскальзываясь на объедках. Я бежал все дальше и дальше, подальше от этого места. Ибо здесь меня посетил самый тяжелый и невыносимый приступ ужаса. У девушки не было сердца — в груди зияла рваная рана, края которой были искусаны — я могу поклясться — человеческими зубами. Теперь я понял, что за странный предмет нес нищий, пробежавший мимо меня — то было сердечко несчастной, нашедшей свой последний приют на помойке среди грязи и мусора.