Тайна Авиценны. Похождения бразильцев в Афганистане - [17]

– Посмотрим, – с вызовом посмотрела на него красавица.

Завтрак подошел к концу, а Анна все не возвращалась. Андре заметно нервничал. Скотт посмеивался.

«Вот упрямая, – ворчал Андре про себя. – Наверное, кормит профессора силком, с ложечки, лишь бы утереть мне нос. А может быть, не только кормит?… Дьявол! Она сводит меня с ума! Кончится тем, что я ее изнасилую. До сих пор я понять не мог насильников: ведь женщины сами ждут, чтобы их соблазнили и затащили в кровать, – но теперь вполне их понимаю… Однако… это уже черт знает что такое!»

К полудню он не выдержал и, делая вид, будто прогуливается без всякой цели, приблизился к палатке лингвиста, стоящей на отшибе. Тихо. Ни звука не доносилось изнутри.

Погуляв еще немного и убедившись, что поблизости никого нет, Андре вплотную подступил к палетке с тыльной ее стороны. Сетчатое окошко было затянуто поверх тканью. Андре слегка распустил «молнию» и заглянул в приоткрывшуюся щель.

Сперва он мало что увидел в голубоватых сумерках. Потом различил широкую рыхлую спину профессора, распростертую на разостланном на земле спальном мешке. Головы ученого не было видно, потому что… потому что ее закрывали изящные женские ноги. Да, так оно и было: голова Америку потерялась между согнутых в коленях и слегка разведенных женских ног.

Анна лежала перед профессором и ритмично приподнимала вверх живот. Пальцами рук она пощипывала (или покручивала) соски на своих напряженных, прямо-таки вздувшихся грудях.

Рука Андре, придерживающая край ткани, заметно дрожала. Он задыхался, но не в силах был отвести взгляд от этой сцены. Он еще никогда не видел Анну голой так отчетливо, в такой бесстыдной позе… Жгучая мука, ярость, страсть, возбуждение – все смешалось в нем, и он едва сдержался, чтобы не разорвать эту тонкую материю, не броситься внутрь, отшвырнуть это бесформенное туловище и самому припасть губами к столь желанному источнику сладости и разврата.

Вот Анна запрокинула голову, выгнулась, сотрясая руками свои груди, прямо-таки терзая их, и замычала сквозь сжатые зубы. И в тот же миг словно какая-то могучая, неведомая сила затрясла ее столь бешено, что даже широкое распластавшееся тело Америку заколыхалось. Женщина выгнулась еще сильнее, ноги ее с силой сжали голову трудолюбивого профессора…

Уже ничего не соображая, Андре схватился рукой за пах, и тотчас острая молния сладостного блаженства пронзила его; он ощутил, как горячая влага растекается по его животу и ногам.

Анна между тем обессиленно опала, уронила руки и во всю ширь раскинула бедра.

Андре же показалось, что еще никогда в жизни он не испытывал столь пронизывающего, огненного, неземного и – увы – столь краткого наслаждения. Он стоял, покрытый испариной, колени его подрагивали. Он с трудом сдвинул ноги с места и поплелся прочь, пошатываясь, ошеломленный, растерянный, с какой-то жалкой, застывшей на лице улыбкой.

Ближе к вечеру Америку вышел из палатки. У него был вид победителя.

– Кое-что я выяснил, – профессор откашлялся. – Может быть, я не совсем правильно что-то понял, но вывод, к которому я пришел, просто… невероятный. Да, именно невероятный.

– Что же вы такое открыли, интересно? – ядовито спросил Андре. – Уж не то ли, что пытаются открыть все мужчины?

Америку не понял или сделал вид, будто не понимает этих намеков.

– Текст написан на аккадском языке, в этом можно не сомневаться.

– Язык нас не интересует, профессор, – нетерпеливо перебила его Бия. – Это минарет?

– Минарет? Нет, о минарете речь не идет. Я знаю, вы будете надо мной смеяться, но… это публичный дом. Самый настоящий! С прейскурантом цен и всем, что положено. Он назывался Дом Иджби.

– Не может быть! – возмутилась Бия.

– Я сначала сказал себе то же самое и перепроверил все три раза. Либо перед нами какой-то особый диалект аккадского языка, абсолютно непереводимый, что представляется мне маловероятным, либо мы действительно раскопали публичный дом.

– Меня это ничуть не удивляет, – сказал Андре. – Я всегда был уверен, что смысл перевода напрямую зависит от эмоционального состояния переводчика.

– Разве в те времена были публичные дома? – не могла успокоиться Бия. – О какой, собственно, эпохе идет речь?

– На первый вопрос следует ответить положительно. Дома терпимости существовали с самых древнейших времен. Это факт известный. На второй вопрос ответить сложнее. Текст на аккадском языке мог появиться между третьим тысячелетием и шестью веками до новой эры. Но поскольку перед нами вавилонский диалект, а не ассирийский, то, скорее всего, это интервал от двух тысяч до шестисот лет до новой эры. В те далекие времена аккадский в его вавилонском варианте был своего рода «Лингва-франка», распространенным языком широкого…

– Но что там написано? – прервал его Скотт. – Почему вы решили, что мы откопали именно… это заведение?

– Об этом говорят тексты. Данные таблички являются своеобразной рекламой. Вот, послушайте перевод, который мне удалось сделать:

«Добро пожаловать в Дом Иджби

Забудь все печали

Вкуси сладость земную

Под покровительством

Великой богини любви

Добро пожаловать в дом Иджби

Где женщины

Легко доступны