Тайна аббата Соньера - [73]

— Ты слышала?

— Да.

Мари кажется настолько подавленной, что если даже какой-нибудь мертвец появится над одной из могил, то он не сможет испугать ее еще больше. Она окаменела и кусает себе губы, чтобы не закричать.

— Ты в состоянии бежать, когда я скажу тебе?

— Да… Мне кажется.

— Мы двинемся вдоль стены до входа, идем.

Они подходят к стене и продвигаются вперед с осторожностью. Через несколько метров Беранже спотыкается о пустые кувшины, расположенные в линию, и устремляет свой взгляд к тому, что ему кажется порталом. Он вдруг различает какое-то движение в пелене тумана и бросается назад. Когда он оборачивается, чтобы предупредить Мари, девушка находится сразу позади него, держа в руках две лопаты.

— Они могут нам пригодиться.

— Ты права, — говорит он, хватаясь за одну из них. — Перед порталом кто-то стоит. Я не знаю, кто он и что он здесь делает, лучше быть с оружием. Ты готова?

Мари обращает к нему взволнованный взгляд, потом кивает. Она покрепче берет лопату в свои руки, с решительностью сжимая рукоятку. Она может представить себе то, что испытывает солдат перед битвой. Однако у нее нет никакого четкого представления о том, что сейчас должно произойти. Когда Беранже прыгает, она следует за ним, распрямляясь, как пружина. Они бегут…

Какая-то тень возникает перед ними, расставляет на всю ширину входа свои руки и кричит: «Стойте!» Лопата Беранже описывает круг и скашивает ее. Тотчас новая тень сменяет ее, но сталкивается с острием другого орудия, которое Мари опускает чисто рефлекторно.

Путь перед ними свободен, и они несутся к церкви, не в состоянии обуздать панику, которая их подстегивает и направляет к дверям пасторского дома. Сильное потрясение заставляет их пролететь через крыльцо и упасть на мучное сито и медный таз.

Одним прыжком Беранже оказывается у настежь распахнутой двери и закрывает ее, задвигает засов изнутри. Все силы покинули его, и ноги как из ваты. Цепляясь за рукоятку сита, Мари с трудом встает. Миндалины ее глаз бесцельно шныряют повсюду и устремляются за проем крошечного окошка, единственный ставень которого никогда не закрывается.

— Здесь слишком узко для тела человека, — шепчет Беранже, обнимая девушку.

Оба устремляют свои взгляды на очень грустный вид за окном, где туман отступает и расползается, потом наконец исчезает, будто бы поглощенный мраком долины. Теперь на снегу удерживается свет от очень тонкого полумесяца, и они могут видеть мужчину. Несмотря на толщину стекла, они слышат леденящее клацанье его шпор.

— Боже, защити нас! — говорит Мари, отворачиваясь.

— Нам ничто не угрожает, — отвечает Беранже.

Однако на какой-то миг он поднимает правую руку и делает жест, как будто крестится, так как мужчина без пальто и шляпы держит трость с набалдашником в виде головы. Волчья ли это голова? Он не может в этом поклясться.

Мужчина смотрит в направлении окна, машет своей тростью, потом продолжает медленно двигаться, пока не исчезает за углом церкви. Беранже замер, но его сердце шумно бьется, в нем бушует шторм, конвульсивно сдерживаемый твердеющим телом и Мари, которая повисает грузом в его руках.

— Он ушел, — бормочет она.

— Да, я думаю, что он больше не вернется.

И в качестве подтверждения этих слов они улавливают стук копыт. Где-то около замка Бланшфоров кони удаляются по дороге, спускающейся в Куизу.

— Все кончено, — говорит он.

Тогда она его целует его с неистовством. Ее бедро покоится у него на животе. Ее ногти царапают его. Потом она отбрасывается назад и неузнаваемым голосом говорит ему: «Иди! Возьми меня!»

Глава 17

Беранже долго сидит перед чашкой с молоком, облокотившись на стол. Пар образует между его взглядом и Мари дрожащую вуаль. Девушка сейчас похожа на медиума в момент, предшествующий откровению. Она ждет, скрестив руки на столе, взгляд ее неподвижен, в выражении лица читается некоторая растерянность. Она ждет, пока он скажет ей правду, она ждет, что в их дверь сейчас постучат, она ждет сама не знает чего… Мертвецов, недоброжелательных людей, жандармов…

— Кто были эти люди?

Она так настойчиво задает вопрос, что он чувствует, как уныние завладевает им. Как он может сказать ей о том, что сам не в состоянии определить? Сказать «Это иоанниты» подразумевает одновременно столько объяснений, что ему только и остается, как проронить:

— Враги Будэ…

— Да будь он проклят! Я подкину к нему в дом иголки!

— Замолчи! Ты сама не знаешь, что говоришь; предоставь колдовать всяким чародеям и молись о спасении твоей души.

Мари вздыхает и встает, чтобы убрать буханку хлеба, ножи и чашки, которые оставили ее родители. Она спрашивает себя, каким образом они ничего не слышали. В особенности ее мать, которая по ночам перебирает четки, медитируя в тишине, едва нарушаемой репликами типа «аве» и «аминь». Удаленность обеих комнат, которые ее семья оборудовала в саду пасторского дома, не объясняет эту пассивность. Несмотря на шум, они даже не шелохнулись. Она сердится на них за их трусость и тупость: они, по всей вероятности, поверили в то, что между ней и Беранже была просто ссора. Гневным жестом она бросает крошки от завтрака в огонь, потом берет что-то вроде длинного помела, чтобы уничтожить старую паутину, которая развевается в воздухе между балками.