Тайфун над пограничной заставой - [27]

С наступлением холодов забот у начальника заставы прибавилось. Труднее стало охранять границу, наряды в шторм ходили не по берегу, а верхом по тропе, то карабкаясь на гору, то скатываясь в узкий распадок. Раскачивалась на ветру наблюдательная вышка, дрожала бинокулярная труба, и вместе с ней ходил ходуном горизонт.

Усложнился быт: надо было топить печи, задавать корм лошадям, которые летом паслись на лугу, а теперь стояли в конюшне и грызли деревянные стойла длинными желтыми зубами. Труднее стало стирать и сушить белье, возить воду из родника: колодца на заставе так и не смогли выкопать — после метрового слоя земли начиналась скала.

Все хозяйственные заботы лежали на плечах Стародубцева. Бочкарев видел, как трудно приходится старшине, и старался хоть чем-либо помочь ему. Старшина помощь принимал неохотно, повторяя, что на заставе у каждого свои строго разграниченные обязанности, рассчитанные на то, чтобы каждый выполнял их самостоятельно.

К обычным заботам, связанным с пограничной службой, у Бочкарева прибавились личные заботы. Из соломенного вдовца он превратился в семейного человека. Это и помогало ему скрашивать тяготы пограничной службы и в то же время усложняло его жизнь, тревожило и заставляло порой нервничать, переживать. Он видел, что Тоня не привыкает к новому для нее быту, а с каждым днем все более тяготится им. По крайней мере, ему так казалось.

Он выбрал время и, дождавшись, когда Надежда Петровна осталась одна, зашел к ней посоветоваться.

— Ну что мне тебе сказать, Василий Иванович, — промолвила Стародубцева. — Время теперь другое, да и Тоня твоя другая, Не такая, как я 6 ее годы была. Мы-то с Иваном, поди, жизни настоящей не видели, нам и застава раем казалась. Мебелишка казенная получше, чем из царского дворца, на наш вкус выглядела. А твоей, видишь ли, полировку подавай. Букетик из трех цветочков; из четырех, видишь ли, некрасиво. Или вот мои рукоделия... — Надежда Петровна окинула любовным взглядом завешанные вышивками стены, — тоже не по нутру ей. Твоей Тоне натуральные картины подавай, или какие-то... эстампы... слово-то не выговоришь натощак...

— Чем же мне занять ее, Надежда Петровна? Что придумать? — спросил Бочкарев.

Стародубцева ответила не сразу.

— Может, в строгости ее подержать, Василь Иванович. А ты вот с этим Константиновым Петькой заниматься ей шурами-мурами разрешил.

— Да не шурами-мурами, а французским языком она занимается, — перебил Бочкарев. — Урок она ему дает, понимаете? Тоня — учительница, ей практика нужна.

— Все одно, и на уроке шуры-муры можно устроить. Практики тут особой не надо.

— Так что же прикажете делать? Домострой завести? Или, как советовал кто-то, входя к женщине, не забывать плетку.

— Ну, плетки не надо, тут и прутика хватит, — добродушно заметила Стародубцева. — По одному месту. Любя.

— Вас Иван Иванович в строгости держал? Употреблял прутик?

— А за что? В мои молодые годы я не французским с солдатами занималась, а белье им стирала да огород заставский полола. Коров доила. Сено косила. Намаешься за день так, что думаешь, как бы скорей голову до подушки донести. А дома свои заботы ждут. Малых двое да и за Иваном приглядеть надо. Тут не до шуров-муров было... А твоя Тонечка к корове хоть раз подошла? Картошку помогла копать? Букетики все собирала да листья кленовые утюгом гладила, чтоб зимой красовались. Белоручкой ее мать вырастила. Ты вот целый день и ночь на ногах...

— У меня служба такая, Надежда Петровна.

— Я и говорю, что беспокойная у тебя служба.

А коль так, надо, чтоб Тоня в тебя всю душу вкладывала. И самой малой лаской ни с кем не делилась.

Бочкарев нахмурился.

— А вы считаете, что она делится с кем-то лаской? — спросил он. — У вас есть к этому основания?

— Да бог с гобой, Василь Иванович. И в мыслях такого нету. Однако приглядывать за молодой женой никогда не помешает. Кругом хлопцы. Как на подбор. Холостые-неженатые. А она одна на всю заставу. Понимаешь?

— Я, Надежда Петровна, верю Тоне.

— И правильно делаешь. Без этого какая жизнь у вас будет... Вот и мой тоже в меня верит.

Бочкарев чуть было не рассмеялся, настолько нелепой показалась вера старшины в эту пожилую женщину, мысль, что кто-либо может влюбиться в нее. «А ведь в городе, — подумал он, — женщина ее возраста носит брючный костюм, делает завивку и регулярно посещает косметический кабинет. Эх, Надежда Петровна... — он бросил взгляд на ее распухшие пальцы, расплывшееся лицо, иссеченное глубокими морщинами. — Чего доброго, и Тоня со временем такой станет.

Но пока Тоня была юна, мила своей непосредственностью; на ее лице не было даже намека на морщины, они появлялись у глаз только тогда, когда она громко и долго хохотала.

Разговор с Надеждой Петровной не успокоил, а напротив, растревожил Бочкарева. Раза два он слышал, как Тоня занималась с Константиновым. Ему было стыдно самому себе признаться в том, что он нарочно открыл дверь канцелярии, чтобы было лучше разобрать, о чем в ленинской комнате ведет разговор его жена. Бочкарев с удивлением отметил, что с Константиновым Тоня разговаривала совсем иначе, чем с ним — свободно, легко, с живой заинтересованностью, даже употребляла другие слова, между тем как в разговоре с ним, Бочкаревым, она избегала этих слов, очевидно считая, что он их не поймет. Он и действительно о значении некоторых слов только догадывался, не зная точного их значения, а во французском и вовсе ничего не смыслил. В школе проходили немецкий, в училище — английский, но почему-то считали язык второстепенным предметом, и он, выйдя офицером, сразу же забыл то немногое, что знал.