Таякан - [8]

в своей недавней проповеди? Горели свечи в костеле. — Ричард перешел на шепот: — Вдруг открылась дверь, и язычки пламени качнулись. Я поднял глаза и увидел, что лики святых как бы ожили. Щеки порозовели — я понимал, что так их осветили свечи — и все же. А из глаз сочился голубой свет...

— Подожди, ты говорил о падре...

— Так я о нем. И не перебивай. «Страх, — говорил падре, — всегдашний спутник неправды»...

— И что?

— А то, что мы не боимся полковника. Значит, правда на нашей стороне. Это правде надо, чтобы здесь, в доме богача, была школа...

«Я к звездам ищу дорогу», — пел чилиец Виктор Хара. Враги изуродовали руку мужественному певцу. Ричард вдохновенно исполнял эту песню, но дороги не искал. Он шел по проложенному отцом следу и твердо верил: чтобы дойти до цели — а она это что-то хорошее, сытое, счастливое, — надо прежде всего идти. Встать и идти... В первые дни революции, когда красно-черные сандинистские флаги победно реяли над городом и счастливая, справедливая жизнь, которую отец называл «итогом борьбы», казалось, наступит завтра, в крайнем случае, на следующей неделе, Ричард и предположить не мог, что выпавшая ему дорога будет не только «звездной», но и пройдет по жутким лабиринтам крепости-тюрьмы Коётэпе. В душном бетонном каземате он с горькой усмешкой вспомнит механическое кресло и выложенный сияющим кафелем бассейн полковника. Сравнивая день вчерашний и сегодняшний, вглядываясь в друзей и лица пленных контрас он поймет, что каждым пройденным шагом — по стежке в лесу или пыльной степной дороге, по горному выступу или тропе в непроходимой сельве — с каждым шагом человек отличается от себя прежнего. Быть может, поэтому где-то на коротком привале туманные слова отца о том, что «одни идут в революцию, чтобы покончить с богатыми, а другие — с бедностью» обретут смысл, и перед Ричардом встанет вопрос, который решали и решают сотни миллионов людей: «Зачем пришел я?»

...Но все это будет потом. После страшного ночного перехода и силуэтов контрас, скачущих в прорези прицела, после потерь и жестоких уроков «черной сельвы»... Все, кроме самой дороги, вступив на которую Ричард, конечно же, не задумывался над тем, что она неповторима, впрочем, как неповторим он сам... Уникальным, особенным, что и говорить, Ричард себя не считал. Правда, виртуозная игра на гитаре, красивый голос выгодно отличали его в среде подростков. Девчонки его выделяли. Но о них Ричард думал редко. Другое дело — Сильвия... Вот и сейчас, приближаясь ранним утром к высокому забору школы, он испытывал удивительное чувство тревоги и радости.

Сильвия, Сесар... быть может, весь класс будет провожать его в «зону войны». Но если даже никто не придет, главное, чтобы была Сильвия...

«Зоной войны» в оперативных сводках радио называют деревни и дороги, за которые идут бои. В деревнях и поселках люди селятся. И живут до тех пор, пока к дому ведет дорога.

Дорога — самое великое открытие людей.

«У ТЕБЯ ЕСТЬ ПУЛЯ?»

У ВОРОТ школы Ричард остановился и еще раз придирчиво осмотрел себя. Куртка и брюки — «верде оливе» — зеленые в оливковых разводах. На поляне, в сельве, у реки, в трудном переходе по горной тропе они сделают бойца незаметным, помогут слиться с листвой, землей, камнями. Униформа такого цвета стала одним из славных символов партизанской борьбы против сомосовцев.

Ричард поправил на голове военную кепи с длинным козырьком. Сбивая взволнованное дыхание, глубоко втянул воздух и не выпускал его, пока не досчитал до двадцати. Как ни соблазнительно было войти в школу через ворота, он не изменил традиции. Еще во время первой разведки виллы они с Сесаром обнаружили в заборе небольшую дыру. Через нее и пролез во двор школы Ричард. Ребята из его пуньо — кулачка ждали в зимнем саду. Сесар помог освободиться от рюкзака. Он поставил его на стул и по-хозяйски, молча, принялся расшнуровывать верхний клапан.

— Сесар, у меня там нет ничего лишнего, — ввернул удивленный Ричард. — А это зачем? Что ты пихнул мне в рюкзак?

Только вновь зашнуровав клапан, Сесар распрямил спину и теперь смотрел на товарища, озорно поблескивая черными, как спелые оливки, глазами.

— Кирпичи тебе сунул. Чтобы от контрас было легче отбиваться. Теперь, когда ты улыбаешься, скажу — это тебе от всего нашего пионерского пуньо — три банки тушенки.

Ричард от волнения кашлянул и ничего не сказал. Кивнул в знак благодарности головой и быстро отвел глаза.

— А это от меня! — скандалист Хосе сунул в нагрудный карман Ричарда пухлую записную книжку и маленькую шариковую ручку. — Для писем, — пояснил Хосе, — и для песен. Запишешь новые песни, вернешься — всем пуньо будем петь.

Еще вчера, когда в суете последнего школьного дня удавалось переброситься с Сильвией несколькими словами, для окружающих ничего не значащими, Ричард старался занять такое положение, чтобы, как это сказать, глаза смотрели прямо в глаза. Если Сильвия выходила из класса, Ричард прыгал на камень, лежащий у двери. На лестнице он обязательно становился на ступеньку выше той, на которой стояла Сильвия. В этом случае они были одного роста и глаза действительно смотрели в глаза.