Татьяна Тарханова - [16]

— Еще свидимся!

— Коль охота, отчего не свидеться.

Каждый вечер после работы Игнат возвращался в маленькую хибарку, где его ждала Лизавета. Он уже не переживал смерть невестки, и если не смирился с бесследным исчезновением сына, то, во всяком случае, уговорил себя, что Василий, конечно, жив и, придет время, они найдут друг друга. Это самоувещевание было нужно Игнату, чтобы как-то забыть прошлое и жить тем, что принесла с собой Лизавета. Жить ее домом, добротой, которая, может быть, была ему нужней, чем ее любовь. Но чем сильнее он привязывался к Лизавете, тем все чаще и чаще возвращался к мыслям об оставленной в Доме малютки Танюшке. Если раньше, в первые дни после рождения Татьяны, его связывало с ней лишь ощущение своей вины, то теперь существование внучки заставило его подумать о новом доме, о жизни настоящей семьей. Он понимал, что семья — это не только теплый бок Лизаветы, которая, чего доброго, еще может прогнать его из своей халупы. Ведь прогнала она сборщика базарного налога, какого-то Петьку Урыгина, чью фотографию Игнат случайно обнаружил в старом потрепанном Евангелии, и как раз на том месте, где говорилось об отпущении грехов великой блуднице. Правда, он еще скрывал свои мысли о Танюшке. Но в его представлении Лизавета и Танюшка были неотделимы.

Жилось ему у Лизаветы хорошо. Казалось, что никто его уже не ищет. И все же боязнь за свою судьбу вновь вспыхнула с неожиданной силой. Во всем ему чудилась опасность, все вызывало подозрения. Ночью он просыпался от стука огородной калитки — не за ним ли? Днем переходил на другую сторону улицы, если видел, что навстречу идет милиционер. Даже на строительстве он все время был настороже. Его вызывает прораб — не пришла ли беда? Этот страх был порожден благополучием, которое обрел он в Глинске.

Одно дело расстаться с койкой в Доме крестьянина, другое — с уютным жильем Лизаветы. На смену одиночеству пришло что-то похожее на семью, пришла любовь женщины, пришла работа, спокойная, дающая деньги и не вызывающая, как земля, ни тревоги, ни опасений. Не сами по себе Хибины, а одна мысль потерять все, что к нему пришло в Глинске, породила страх за свою судьбу. И этот страх отравлял все и вызывал зависть к людям, которые пришли на строительство ясной, прямой дорогой — по вербовке.

Игнат работал землекопом. Впереди он уже видел себя каменщиком. Но до этого ему неожиданно пришлось испытать себя в качестве вербовщика рабочей силы. Однажды утром, когда Игнат отрывал угол котлована, к нему спустился Чухарев. В рубашке с засученными рукавами, в соломенной шляпе, надвинутой на глаза, он присел на тачку и тяжело вздохнул.

— Выручай, Игнат Федорович!

— Что за беда? — спросил настороженно Тарханов.

— Выгнать меня хотят. Не обеспечиваю комбинат кадрами.

— Тут чем я тебе помощник? — пожал плечами Тарханов. — Я, кроме своего котлована да лопаты, ничего не знаю.

— Любите вы, мужики, прибедняться, — сказал Чухарев, внимательно разглядывая Тарханова. — Отчего это так? Думаешь, лежачего не бьют, бедненького жалеют?

— Я с выработки получаю. Сам себя бью, сам себя жалею.

— И еще есть у вас, мужиков, одна манера. Что бы ни сказать, а чтобы последнее слово твое было. Так вот, Игнат Федорович, видишь, опять не хватает у нас рабочей силы.

— Понагнали столько, и не хватает? — удивился Игнат.

— Не хватает.

— Друг дружке больше мешают.

— Текучесть! Сто приходит, сто уходит.

— Я пришел и не ухожу.

— Потому и хочу попросить тебя пойти на вербовку. Ты людей деревенских хорошо знаешь. Знаешь, чем заманить, что посулить. Да и не один ты будешь вербовать.

— Никуда я из котлована не пойду, — решительно отказался Игнат.

— Котлован за тобой, — поспешил сказать Чухарев. — Но разве трудно после работы заглянуть в Дом крестьянина, на станцию, на лесную биржу? Там много всякого народу. Так ты с ним по-своему, как мужик с мужиком поговори. Люди требуются не на месяц, не на год, а чтобы комбинат построить и работать на нем. И потом учти, дело это общественное, важное. Что о тебе начальство подумает, ежели откажешься?

Игнат согласился и стал чем-то вроде нештатного вербовщика. Каждый день после работы он возвращался домой, переодевался и шел по маршруту, который посоветовал ему Чухарев. Станция, Дом крестьянина, лесная биржа. К этим местам он еще добавил столовую на берегу Мсты. Случалось, за три дня ему не удавалось завербовать ни одного человека, а бывало, за день с его квитками приходило на стройку по десятку человек. Игнат не мог не видеть, как все больше и больше вчерашних мужиков узнавали дорогу к заводской проходной, словно Глинск превратился в огромную, заполненную мужиками деревню. Одни, как и он, не ужились в колхозе и шли в город как могли, а другие приезжали организованно, по коллективной вербовке. Тех, что приезжали по вербовке, нетрудно было узнать. Преимущественно молодые парни, они не разбредались одиночками по улицам города, а выйдя из вагонов, выстраивались и шли с вокзала прямо на комбинат. Конечно, среди вербованных тоже были свои беглецы из деревни, но немало было и таких, которых земляки послали строить пятилетку. Эти, как правило, размещались в общежитиях комбината, они были устойчивей и не столь уж склонны к перемещениям с работы на работу, из одного города в другой. Что касается приехавших в Глинск самостоятельно, в поисках счастья, доли или убежища, то они ютились по частным квартирам, у знакомых и родичей, валялись на вокзальных диванах, устилали собой пристанционный сквер и заполняли поставленные впритык койки в смрадных от табачного дыма комнатах Дома крестьянина. Где только этих мужиков не было! Они шумели за влажными, плохо вытертыми столиками столовой, разжигали костры на берегу Мсты, штурмовали поезда, не зная, куда лучше податься, где легче заработать деньгу — на комбинате, в сплавной конторе или на Мурмане, где ловят треску в Баренцевом море-океане. По реке жизни шел невиданный людской сплав. Могучий в своем напоре, упрямый на заломах, оставляющий за собой бессильный, идущий ко дну топляк.