Тарих-и Салими - [30]

Я правил Яккабагом пять лет. Время, когда я был возвышен на пост правителя, было началом года змеи 1311 г. х. [1893]. Тогда один ман 181[290] зерна стоил от 11 до 12 тенег. Я тогда по необходимости 200 манов зерна с трудом продал за 2300 тенег. Два килограмма баранины стоило от /102/ полтеньги до трех мири 182[291]. Каждый дунимсир 183[292] бараньего сала стоил от 8 до 9 тенег. Остальные продукты были в подобных ценах. С того времени прошло 25 лет. 1336 г. х. [1917]. Начало этого года тоже было годом змеи. По неисповедимой воле господа [цена] за одни ман зерна стоила 10000 тенег. В некоторых вилайатах, подчиняющихся благородной Бухаре, [цена] одного мана зерна достигала 13-14 тысяч тенег. Подобное ни в какую эпоху не наблюдалось, чтобы один ман риса стоил 14000-15000 тенег, два чайрака 184[293] бараньего мяса — 200 тенег, два чайрака говядины — 150 тенег, два чайрака бараньего сала — 300 тенег. Все /108б/ зерновые и продукты были столь же дороги. В вилайатах областей Ферганы и Туркестана один ман любого вида зерновых достигал до двадцати тысяч тенег. Перед месяцем Рамазаном 1336 г. х [1917 г.], года лошади, цены на зерновые начали снижаться. Около 200 манов хлебной пшеницы мне было преподнесено в знак благодарности. Вследствие падения стоимости [денег] я, оценив [эту пшеницу] в 1500000 тенег, отдал под долговой документ.

В 1311 г. х. я, бывало, продавал 200 манов зерна за 2300 тенег. А в 1336 г. х. [1917 г.], то есть через 25 лет, я 200 манов зерна продал за 1500000 тенег. На этом мы еще подробно остановимся.

Рассказ

Как мне помнится, в 1288 г. х. [1871], в году барана, зима пришла суровая и [озимую] пшеницу побило морозом. Поэтому в благородной Бухаре началась большая дороговизна: один ман зерна стоил 100 тенег, один ман муки — 120 тенег. Остальные все продукты были дешевле. Несмотря на это, жители впали в панику и [вместо хлеба] покупали чайрак [урюка] гулунг 185[294] за 12 фулусов 186[295] /103/ и кормили своих детей. Следующий год был годом обезьяны. В этом году в благородной Бухаре распространилась повальная болезнь. Синели ногти людей, большинство которых погибало. /109а/ Дело дошло до того, что для перенесения на кладбище трупов иногда не находилось людей. В те дни я вместе с Кари Джурабаем, сверстником моим, и Кари Банатом, человеком помешанным в уме, сели на коней и поехали на поклонение его светлости Ого-и Бузург, и к вечеру прибыли в местность Диха-йи Лукман и остановились в доме Мирзы Канд, мираба 187[296] Хайрабада, который был из одного квартала [со мной]. Привязали мы коней и стали отдыхать. Мать мираба была и для нас как мать. Она заклинала нас, чтобы мы, проходя по огороду, не ели дынь. Во время распространения болезни употребление дынь считалось вредным. Мы, услышав о дынях после вечернего намаза, пошли в огород. Скороспелые дыни уже поспели. С вечера до полуночи мы ели дыни. [На следующее утро], прочтя утреннюю молитву, мы пешком направились в сторону [гробницы] святого. Погода стояла такая жаркая и дул такой знойный ветер, что наши лица горели. До [гробницы] его светлости Великого господина оставалась еще четверть фарсанга. Посередине дороги стояла крепость Рамиш. Благодаря могуществу всевышнего бога, со стороны Великого господина двигалась, словно стрела, черная войлочная кибитка, внутри которой горел красный огонь величиною с дыню и стал кружиться. Мирза Банат, одержимый, сказал: «Эй ребята, видите, что идет к нам навстречу». Мы все чуть не заплакали. Двое упомянутых чтецов Корана, проливая слезы, стали нараспев читать Коран. /109б/ Я тоже, в свою очередь, стал читать запомнившиеся стихи Корана. Мы все начали рыдать. Черная кибитка и упомянутый огонь приблизился к нам на расстояние около 200 шагов. /104/ По воле и милости Аллаха одного человека ударило и подняло над упомянутой кибиткой и огнем, и все вместе они поднялись выше крепостной стены и оказались внутри разрушенной крепости. Время от времени черная кибитка поднималась выше и упомянутый огонь продолжал кружиться в ней. Иногда кибитка опускалась ниже стен, так что была видна половина кибитки, а иногда только верх той черной кибитки. Вознеся благодарность [Аллаху], мы прошли по земляной насыпи под крепостью до могилы его светлости Великого господина. Мы оглядывались назад, черная кибитка с упомянутым в ней огнем были все еще в крепости. Крепость была расположена на возвышенной местности и нам еще была видна.

Короче говоря, мы достигли [гробницы] его светлости Великого господина и увидели, что все худжры и гостиные комнаты мутаваллия были закрыты. Мы открыли переднюю гостиной комнаты, зашли туда. Там сидел служитель. Он сказал: «Заходите и закрывайте за собой дверь». Из гостиной послышался голос: «Кто там?» Слуга ответил: «Не знаю, пришли трое». Опять раздался голос: /110а/ «Разве снаружи есть еще живые люди? Скажи им пусть заходят». По знаку слуги мы вошли в гостиную. Она была темной. В углу комнаты кто-то сидел, закутавшись. Мы ждали, что он нам скажет, но он этого не сделал, а спросил: «Откуда вы?» Мы ответили: «Из Бухары». Он сказал: «В городе Бухаре остались ли еще живые люди?» Мы ответили: «Слава богу, все живы». Этот человек оказался мутаваллием благодатного мазара его светлости Великого господина, да помилует его Аллах. Его звали Абдалкарим, который уже сорок пять лет выполняет обязанности мутаваллия. Другие не смогли продержаться в должности более чем четыре-пять лет.