Танк, мягкий, как пластилин - [4]

У каменного солдата измученное выражение лица, но смотрит он сурово и яростно — молодец скульптор, сумел передать взгляд… Похоже, над памятником долго глумились некие вандалы: воин почти весь исписан ругательствами на разных языках и непристойными картинками, местами гранит обожжен, на голой мускулистой груди воина глубоко выцарапана пятиконечная звезда, а постамент размалеван свастиками. Местами от памятника отколоты куски, а кто-то даже отбил у воина нос.

Мне почему-то становится очень жаль солдата, и я чувствую, что плачу. Его, беспомощного, свалили сюда, в этот тоскливый мир (понимаю я), и долго над ним измывались, а он ничего не мог поделать, и защитить его было некому, он стоял и терпел, глядя в сторону яростными глазами… Плохо осознавая, что делаю, подхожу к памятнику и прижимаюсь к нему лицом.

В эту самую минуту до меня доносятся странные звуки — словно где-то рядом хихикает компания притаившихся шутников. Оглядываюсь с недоумением — кто бы это мог быть?.. О! О, о! Цветы, окружающие памятник, — это не цветы вовсе, это, оказывается, рты на длинных тонких ножках! Десятки губастых, влажных ртов. Они подрагивают, издавая негромкий противный смех. Я озираюсь затравленно, мне снова становится страшно. А рты на ножках уже издевательски хохочут во весь голос, все эти цветы-нецветы, которыми поросла серая равнина. Я трясу головой, пытаясь избавиться от этого кошмара, но все вокруг наполнено мерзким смехом… И тут на меня снова падает широкая тень. Устало смотрю вверх. Надо мной в сером небе медленно проплывает широкий ромбовидный силуэт. А хохот звучит все громче, он становится нестерпимым, я затыкаю руками уши и инстинктивно прижимаюсь к памятнику, словно прося у него защиты…

…и вдруг в грохочущем вокруг меня смехе я улавливаю некий посторонний звук. Словно комар зудит. Нет! Это где-то далеко-далеко отсюда взахлеб плачет ребенок.

«Тихо!!!» — ору во все горло и с ненавистью пинаю ближайшие цветы-рты. Опускаю руки. Смеха больше нет, но плач все еще слышен — едва-едва, где-то на самом пороге восприятия. «Вот оно что», — говорю я себе. Это как озарение. Весь этот тоскливый серый мир, усыпанный прахом и покрытый мглой, все это вымороченное пространство с чудовищными хохочущими цветами и тенями, реющими в небе… ведь это наше будущее. Это наша Земля, вконец загубленная войнами, насилием, убийствами, злобой человеческой. И наш мир стал таким потому, что я позорно бежал от игрушечного танка и оставил ему на растерзание беззащитного маленького мальчугана. Все это — прямое следствие моей, именно моей трусости…

…гигантский плоский ромб ходит надо мной кругами. Кажется, он опустился еще ниже. И вроде бы появился еще и второй…

Шатаясь, отхожу от памятника. Воин по-прежнему смотрит в сторону, и взгляд его полон бессильной ярости.

Я слегка улыбаюсь памятнику. Теперь, по крайней мере, я хотя бы знаю, как мне следует поступить.

Поворачиваюсь кругом и делаю шаг вперед…

…и просыпаюсь.

Спину холодит каменная стена, и справа громоздятся ржавые мусорные баки.

Э, вспомнил я, это ведь подворотня! Арка. Сюда я вбежал, спасаюсь от игрушечного танка «Тигр». А где же серая равнина, мерзкие цветы, несчастный памятник? Их нет. А что есть?

Я вскочил. Ребенок есть, вот что! И ему угрожает опасность. Вперед, сказал я себе, вперед, если не хочешь, чтобы Земля превратилась в подобие океанского дна. Вперед, сволочь!

Я выбежал из-под арки на улицу и ринулся назад, к кинотеатру «Вэтэн».

И танк, и мальчик были на месте. Более того, они стояли в той же позиции, в которой я их видел перед тем, как пнуть мерзкую игрушку. Они словно замерли, ожидая моего возвращения.

Тем лучше, сказал я себе, тем лучше. И, глубоко вздохнув, встал между адской машинкой и мальчиком.

Хорошо бы ручной гранатомет, мелькнула мысль. Или хотя бы элементарную противотанковую гранату, уж я показал бы ему кузькину мать… Но ничего у меня не было, кроме собственных рук и ног. И тогда, шагнув вперед, я с силой ударил этот фантастический танк носком туфли под башню (нога отнялась вконец), и он перевернулся-таки, показав мне свое грязное плоское днище и вращающиеся ленты гусениц. И, осознавая, что промедление смерти подобно, я прыгнул вперед, упал на перевернутый танк и вцепился в него обеими руками.

Похоже, он не стал еще полностью металлическим — во всяком случае, мне удалось согнуть ствол пушки. Зато он сразу же ободрал мне руки до крови траками гусениц… но в то же время оставался достаточно мягким и податливым, словно был сделан из вязкого пластилина. Я понял, что пока он не вырос в натуральную величину и не затвердел окончательно, с ним надо было что-то делать. И я принялся изо всех сил мять, как глину, башню и корпус, пушку и гусеницы, словно бы пытаясь переделать боевую машину во что-то другое, безобидное, даже полезное, не в очередной механизм для человекоубийства, а во что-то принципиально иное, противоположное по сути…

…и я продолжал мять, давить, месить руками и коленями, а танк, бешено вертелся подо мной, не переставая разбухать…

…и вот настала минута, когда я понял, что он наконец-то сдох, танк, и там, во сне, мозг мой с облегчением отключился, как во время обморока, а руки продолжали что-то лепить из побежденного монстра, уж и сам не знаю, что именно, но я мог с уверенностью сказать лишь одно — это не был другой танк…