Танго втроём. Жизнь наизнанку - [9]

Кряжин, исключённый из комсомола, а значит, лишённый каких-либо перспектив на будущее, мог стать только обузой, камнем, способным утянуть за собой в глубину и её, и маленького Мишеньку. Шанс вылезти на поверхность мог дать только Берестов. Роскошный мужчина, состоятельный и щедрый, он был по-настоящему в неё влюблён, и, отогреваясь душой за долгие годы одиночества и отчаяния, Люба была благодарна ему за это чувство. И пусть в тени его всемогущества она могла исполнять партию только второй скрипки: ради того, чтобы ощущать себя желанной и защищённой это можно было пережить…

— Товарищи, не задерживайтесь, пожалуйста! — Скользнув взглядом по красивой паре, экскурсовод перешла к следующему смотровому окну. Окружавшая её плотным кольцом толпа избранных, которым посчастливилось своими глазами увидеть восьмое чудо света, двинулась следом, и уже через несколько мгновений из-за поворота снова зазвучал её голос, только немного глуше: — Широкая магистраль с многорядным транспортным движением, которую вы можете наблюдать из этого окна, — проспект Мира. Термин «проспект» появился в середине девятнадцатого века при планировке Петровского парка и создании в нём улиц-аллей, одна из которых была названа проспектом. После Октябрьской революции в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году в Москве был проложен Народный проспект в Измайловском парке…

— Ты по которому разу эту лекцию слушаешь? — видя искреннее восхищение в глазах Любы, Берестов довольно улыбнулся. — Может, сразу в ресторан?

— Кто же нас туда пустит, пока экскурсия не закончилась?

— Ты лучше спроси, кто нас туда может не пустить, — обняв Шелестову за талию, заговорщически прошептал Иван Ильич и, наклонившись, коснулся губами её виска. Он прикрыл глаза, услышав знакомый запах духов, провёл щекой по шелковистым прядям длинных вьющихся волос и ощутил, как, гулко заколотившись, птицей затрепыхалось его сердце. — Я тебя сейчас съем. — Наклонясь чуть ниже, он легко провёл губами по щеке и, развернув Любу к себе лицом, с жадностью накрыл её губы своими.

— Ты что, Вань, нас же сейчас выгонят. — Уворачиваясь от его настойчивых губ, Люба тихо засмеялась, и от хрипловатых горловых ноток её голоса по жилам Берестова пробежал электрический ток.

— И что ты со мной делаешь? — Шумно втянув в себя воздух, Иван Ильич неохотно убрал руки и огляделся по сторонам. — Хорошо, не хочешь целоваться — пойдём есть.

— Можно подумать, если бы я не отказалась, ты бы пожертвовал ради моих поцелуев обедом. — Люба улыбнулась, и на её смуглых щеках появились ямочки.

— Это вопрос или предложение? — не растерялся он. — Если бы ты только захотела, ради тебя я бы сделал всё, что угодно… Ну… или почти всё. Так мы идём?

Не отвечая, Люба взяла Берестова под руку. «Почти всё» для девочки из Озерков было слишком много, а для любимой женщины слишком мало, но требовать большего вторая скрипка не имела права.

* * *

В понедельник, первого сентября 1969 года, когда беспощадное солнце заливало улицы и аллеи Москвы слепящим зноем, посверкивая гладкими никелированными замочками новенького ранца и с удивлением поглядывая по сторонам, Михаил Кириллович Шелестов стоял на заасфальтированной площадке перед входом в школу.

Смешиваясь с гудением голосов мощной людской толпы, откуда-то сверху неслось отчаянное воробьиное чириканье, заглушаемое торжественным маршем, звучащим из расставленных у входа динамиков — огромных чёрных ящиков с круглыми сетчатыми отверстиями посередине. Пробиваясь сквозь густую листву деревьев, растущих около забора, солнечные лучи падали на землю, и каждый раз, когда слабый ветерок шевелил ветви, непоседливые, шустрые зайчики начинали бегать по асфальту.

Помня о словах матери, Миша старался не выпускать из виду незнакомую молодую женщину, державшую табличку с надписью «1-Б». Прижимая к себе правой рукой тяжеленный букет белых гладиолусов, левой он осторожно взялся за круглую крашеную палочку школьного транспаранта и, растопырив пальцы, на всякий случай придерживался за неё.

Шуршащий целлофаном букет загораживал весь обзор, перетягивая своего хозяина то в одну, то в другую сторону, и маленькому Мише очень хотелось поскорее избавиться от этой бесполезной вещи. Сначала он решил положить тяжеленный букет куда-нибудь в сторонку, на временное хранение, но потом хозяйственность и благоразумие взяли верх над усталостью, и, во избежание неприятных последствий, Михаил Кириллович заставил себя выбросить эту заманчивую мысль из головы. Конечно, проще всего было бы отдать цветы матери, но мама стояла очень далеко, вместе со всеми прочими родителями, за сетчатым забором, отсекающим асфальтовый прямоугольник площадки от пешеходной дорожки, и, по всем разумным расчётам, могла не успеть вернуть его вовремя.

Оказаться в самом хвосте класса из-за такой глупости Миша не хотел, потому что твёрдо решил занять первую парту, чего бы ему это ни стоило, но затёкшая от непривычной тяжести рука с букетом дрожала и с каждой секундой слабела. Отдаваясь микрофонным эхом, по всему школьному двору разносились торжественные слова поздравлений, а вреднючий букет, упрямо шурша прозрачным целлофаном, медленно, но неуклонно сползал вниз. Напрягаясь изо всех сил, Минечка чувствовал, как от самой шеи, между лопатками, по позвоночнику побежали едкие ручейки пота и, намертво вцепившись в деревянную палочку с табличкой «1-Б», приготовился плакать.