Танец бабочки - [63]

Часть 4

1

Ничто не нарушало тишину внутреннего двора. Давно перевалило заполдень. Воздух искрился густым снегом, мягко кружившим среди крепостных стен. Со стен замка открывался заманчивый вид на белое полотно долины. Округа спала, убаюканная легким пением ветра.

Молодой человек задумчиво любовался холодной красотой.

— О чем ты думаешь? — нарушил безмолвие Накано.

Юноша уже привык к внезапным появлениям наставника.

— О том, что красота не долговечна, — Икуно кивком указал на заснеженную долину.

Белая пелена покрыла мир повсюду, куда достигал взор. Зима правила бал. Пышно, торжественно, как и надлежит царствующей особе. До поры до времени жизнь затаилась под толщею снегов, что бы весной возродится обновленной и полной сил к созиданию.

Вдали, у кромки леса пересекала долину горсть паломников, спешащих на вечернюю службу в горный храм. Там, в окружении святых стен, в свете закатных лучей Аматэрасу они вознесут свои молитвы, бормоча покрытыми инеем губами слова Сутры Совершенной Мудрости[60], перебирая четки замерзшими пальцами и плавно отбивая поклоны. Их ночное бдение потревожит лишь крик горного фазана, тоскующего по своей подружке.

— Ускользающая красота, — промолвил Кихэй, устремив взор в бесконечность горизонта. — Ускользающие мгновенья, — добавил молодой человек, пронзая взглядом горизонт.

Накано сгреб рукой снег и поднес к лицу, вдохнув всеми легкими:

— Один монах как-то сказал мне: «Отрешись от прошлых и будущих мыслей, но и не живи в повседневных заботах. Полагайся на свою силу и тогда Великий Путь всегда будет у тебя перед глазами».

— Помогло? — спросил юноша равнодушно, не отрывая взгляд от далекой линии неба.

Смутное расположение духа ученика не стало неожиданностью. Прислонившись к каменной стене, Накано не спешил с ответом, втягивая холодный воздух, словно лиса выискивающая след добычи.

— Помогало, — уточнил Кихэй.

— И что случилось? — Икуно со скучающим видом разбивал рукой снежные грудки.

— Жизнь случилась. Когда я был в утробе матери, это правило еще более-менее работало. Но жизнь накатывается волной и никогда не знаешь, на каком берегу тебя выкинет, — попытался пошутить Накано.

— Какая разница? Все берега одинаковы, — мрачно произнес Икуно.

— Ни скажи, — старался отвлечь внимание ученика. — Выкинет на пустынном — весь мир для тебя станет пустыней. Очнешься на кишащем людьми — повсюду будешь видеть суету.

— Ну и что?

— Ничего, — невозмутимо твердил Кихэй, прохаживаясь вдоль стены. — Просто ни одна из этих формул не является реальной. Как только начинаешь думать о жизни — придаешь ей выдуманный тобой смысл.

— Какая же она на самом деле? — крикнул Икуно вдогонку наставнику.

Накано оглянулся и с удивлением на лице подошел к ученику, таинственно зашептав на ухо.

— Если я скажу, это будет еще одна версия. Может быть привлекательная, а, возможно, жуткая. Но не более. Зачем тебе мои иллюзии? У тебя впереди еще куча своих. Успеешь наломать дров.

Все это было сказано с таким заговорческим видом, что Икуно разобрал смех. Никогда раньше Кихэй не позволял себе быть столь импозантно загадочным. Молодой человек уловил юмор наставника — Накано иносказательно просил его не замыкаться в своих чувствах и не придавать значения всякому вздору. Но разве можно было отбросить мысли о доме?

Разглядывая снежное безмолвие, юноша открылся наставнику:

— Вокруг замка моего дяди растут огромные деревья. В детстве я проводил под ними все свое время. Я до сих пор помню, как солнечный луч играл в шумящей листве. Ничего красивей с тех пор я не видел.

— Иллюзия спокойствия, — с грустью сказал Накано.

— Я хотел бы оставить ее себе, если ты не против.

— Я не против, если ты не собираешься над ней всплакнуть при случае, — въедливо сказал Кихэй.

Дорогу к дому замело снегом. Сама природа противилась его возвращению. Было бы глупо полагать, что всё разрешится само собой. И даже если снега уступят место молодой траве на склонах гор Кобатояма и Огура, только Каэру — горный пик с чудным названием «Вернешься» будет напоминать о возможности припасть к святилищу предков.

Кихэй, словно читая мысли ученика, настаивал на своем:

— Ну что ж… Рано или поздно тебе все равно придется выбросить соску.

— А ты что, железный?

Собственная беспомощность досаждала молодому человеку.

— Зачем? — мягко сказал Кихэй, стараясь успокоить личным примером. — У меня есть женщины. Б ывает, сяду над ними и как разрыдаюсь.

— А что так?

— Боюсь, а вдруг эта — последняя, — со скорбным выражением лица произнес наставник.

— У тебя есть женщины?? — недоверчиво переспросил Икуно.

— Мы все несовершенны, но я работаю над этим, — с притворно серьезным видом промолвил Накано.

— А ты не думал, что жизнь без иллюзий станет невыносимо скучна? — спросил молодой человек, смахивая снег с платья.

Кихэй промолчал в ответ. Небеса от души одаривали землю. Белые хлопья густой пеленой застилали звенящий от мороза простор долины. Воины спустились во внутренний двор. Накано брел по снегу, хмурясь от редких порывов ветра. Икуно шагал след в след, придерживая меч.

Чем дальше от дома, тем длиннее ночи. Дни, бесконечная копия друг друга, — тают, как сгоревшие свечи. Бессонница уже стала обыденной. Слушаешь эхо своих шагов, надеясь, что сотый круг комнаты — это предел и решение свалится на голову, как первый снег на остывшую землю. Но проходят часы и понимаешь — чуда не будет. Чудеса хороши в пятый день пятой луны, когда крыши домов украшают аиром, в жарком воздухе витает аромат благовоний, слух радуют флейты и девушки, пахнущие цветами шепчут на ухо такие желанные и сладкие слова. И хочется верить, что жизнь — это нескончаемый праздник. Но жизнь убеждает в обратном. Да, луна и солнце постоянны в своем движении. Муравейник никогда не замирает, но тем пронзительней одиночество. Тебе хочется напиться радости, надышаться воздухом бодрости на многие годы, но игры взрослых — любовницы, золото, положение в обществе — предмет их вечной гордости — все это чуждо как прошлогодняя ссора. И ты спрашиваешь себя: о Амида, как я мог жить этим все годы? Дышать пылью. И сколько шагов еще останется позади, и сколько чужих комнат прежде чем обретешь родник?