Танец бабочки - [62]

— Рада послужить вдохновением. Хотя без пены у рта вы смотритесь лучше.

Иногда даже хочется вас погладить.

Рёнин с девушкой перекинулись взглядами заговорщиков. В непринужденности беседы гостья открывала для себя этого человека шаг за шагом. Несомненно это был уже не тот, внушающий отвращение, беспордонный тип. И все же это был он, только мягкий, спокойный, с озорным блеском голубых г лаз.

Волна глубокой интимности на время пролягла между двумя, еще недавно чужими, людьми. Кэйко поняла, что именно сейчас этот человек наиболее открыт для нее. Через миг будет уже поздно. И девушка постаралась развить нить откровенности.

— Ваша маска стоит всей жизни? — спросила наугад.

— Не знаю… Я не снимал ее очень давно.

— Попробуйте, — сказала гостья непринужденно. — Возможно, новый вид удивит вас яркостью красок.

— Я люблю свои цепи, — произнес задушевно. — Буду скучать. Может быть, даже заплачу.

— Поплачем вместе. Вы же знаете иногда у меня неплохо получается.

Посмотрев друг на друга, они спонтанно усмехнулись. Икуно никак не ожидал такой близости. Вероятно это сакэ. Но необыкновенным было то, что эта девочка своей непосредственностью вскрыла тайники сердца, спрятанные так глубоко, что он и сам не решался заглядывать в эту бездну. Как такое могло случиться? Или все это женские хитрости? Он, который давно никому не верил, а о любви даже не смел заикаться, открылся этому маленькому человечку в лице запуганной и несчастной служанки. И вместо того, что бы остановиться, рёнин не стал сдерживаться как обычно.

— От себя не убежишь, — промолвил, устремив глаза в ночь. — Можно бежать годами и однажды обнаружить, что стоишь там, где и стоял. Пройти сотни дорог и не сделать и шага.

— Вы все еще бежите? — Кэйко подняла чарку.

Икуно одним глотком выпил вино.

— Бегу. Только все чаще нахожу это занятие довольно утомительным и лишенным всякого смысла.

— Разве возвращение так ужасно?

Следопыт молчал.

— Почему?

— На месте старого дома нахожу я лишь пепел, — ответил строкой поэта. — Это Басё[59].

Поэтическая тирада рёнина стала неожиданностью. Девушка даже немного приоткрыла рот.

— Домов много, — опомнилась гостья. — И разве весна не сменяет зиму? А молодая листва вновь не шелестит в летние ночи?

— Дом только один.

— Почему?

— Потому что любимый, — упрямо повторил следопыт.

Кэйко внимательно рассматривала этого еще недавно холодного и безразличного человека. И казалось лед и ее сердца оттаивал понемногу от искренности ренина.

— Разве у всех так? — молвила осторожно.

— Ну почему же… Синмэн уловил отблеск свежих красок. Только возвращение стоило головы.

— Синмэн? — спросила девушка. — Ведь Синмэн был болен.

Икуно задумчиво посмотрел на гостью и достал из хаори листы.

— Это дневник Синмэна, — произнес устало. — Более половины стихов так или иначе посвящены…

— Кому? — девушка затаила дыхание.

— Не знаю. Да это уже не важно. Суть в одном. В момент смерти Синмэн был трезвее всех живых. И небеса приняли Сато в свои обьятия полным безотчетной боли.

— Что вы хотите сказать?

Следопыт некоторое время вглядывался в ночную даль, словно читая невидимые знаки на полотне неба.

— Вероятно, Синмэн нашел успокоение в смерти, — вымолвил наконец.

Кэйко вздрогнула.

— Это страшный выбор, — произнесла едва слышно.

Ренин только усмехнулся:

— Жизнь, которая кажется вам даром небес, иногда превращается в пытку. У каждого свой предел терпения.

Икуно замолчал, собираясь с мыслями.

— Если у тебя есть любовь в сердце, то жизнь как путь ее прохождения становится чертовски важной. Если любви нет — все пути равноценны, ибо одинаково безразличны, — произнес после паузы.

Слова следопыта заставили девушку задуматься. Звезды спустились ниже в надежде подслушать, чем дышат люди. Рассуждая о судьбе Синмэна, Икуно погрузился в поток странных выводов.

— Послушай, — обратился к гостье. — Кто в округе практикует тату?

Кэйко провела ладонью по лицу, смахивая непосильный груз мыслей:

— Какой рисунок вас интересует?

— Меня интересует мастер.

Икуно поднес к глазам девушки сделанный от руки набросок мотылька, подсветив фонарем.

— Сложный узор, — отзвалась гостья после внимательного осмотра. — Таким изяществом исполнения владеют немногие.

— И все же?

— Есть одна женщина зрелых лет. Ее дом стоит на окраине.

— Имя?

— Ямагути Маса. Вдова самурая Отиго.

— А в прошлом?

— Прошлое сокрыто от моих глаз.

Икуно глубоко вздохнул:

— В этом твое счастье, девочка.

Кэйко вздрогнула от неожиданной мягкости.

— Странно слышать от вас слова расположения, — гостья смущенно поднялась.

— Разве я сказал, что верю тебе?

— Вы делитесь со мной сокровенным.

— После трех чаш сакэ и заяц сойдет за собеседника. К тому же наверняка твой отчет даймё скурпулезен, не так ли?

— Зачем вы так? Я ведь не дала вам повода.

— Боги свидетели, как мне хочеться тебе верить.

Не в силах сдерживать пронзительный взгляд Икуно, гостья направилась к воротам.

— Спокойной ночи, Кэйко, — произнес следопыт.

Девушка остановилась, но не решившись обернуться, скрылась за воротами.

После ухода гостьи, Икуно около часа неподвижно сидел на веранде. Масло в светильнике закончилось и огонь погас. Глубокая ночь пеленала землю звездами, а ветер шевелил курукай — степную траву. Глаза рёнина, словно два тлеющих уголька, пронзали тьму. Где-то там, за холмами шумел океан. Голос стихии напоминал шелест вековых рощ возле Храма Небесных Королей в Осаке. В летние ночи, такие как сейчас, шум листьев сотен могучих деревьев сливался в сплошной рокот, от которого по телу бежала приятная дрожь, особенно если прижаться к стволу старого дуба в три обхвата толщиной. Блуждающий шепот рощи кружил над головой, незаметно проникая в сокровенные места души. Забытые тропы обретали жизнь и танец теней в лунные ночи, как эхо далёкого прошлого, листал страницы прожитых лет. И тысячи дней взмахом крыла бабочки превращались в одно щемящее чувство.