Танец бабочки - [60]

— Ты меня тревожишь, — вымолвил следопыт с плохо скрываемым смущением и отвернулся к долине.

— Это хорошо?.

— Это странно, — поправил рёнин.

— Почему? — непонимание девушки шло от сердца.

— Потому что мы чужие друг другу.

От слов следопыта потянуло зимней стужей. Девушка робко подняла голову и в свете луны блеснули ее широко открытые глаза.

— Так давайте станем ближе, — сказала по простоте душевной.

Хотя Икуно стоял спиной к гостье, взгляд девушки прожигал ему затылок.

— Ты знаешь, я не люблю игр.

— Разве это игра?

Следопыт обернулся и от него повеяло холодом:

— А разве нет?.

Кэйко стало не по себе. Девушка сжалась так сильно, что платье полностью спрятало ее облик. Слова рёнина прозвучали как удар хлыста. Гостью бросило в краску от гнева и стыда. Положение пешки в чужой игре унизительно. Но разве она виновата, что стала заложницей прихотей даймё, приказавшего ублажать рёнина. А более всего печально то, что этот надменный чурбан даже не удостоит ее и каплей уважения, а только насмехается над ее участью.

Гостья смеряла следопыта гордым взором:

— Разве женщина не может быть искренней?

— С чего бы вдруг?

— Хотя бы из уважения. — Кэйко разбирала злость.

— Уважение — разменная карта на столе. Цена ей — грош.

Икуно обошел девушку словно пустое место и собираясь покинуть ее компанию, взошел на веранду.

— Во что же вы верите? — догнал его вопрос.

Следопыт застыл на ступенях.

— В смерть, — произнес без раздумий. — Самая искренняя гостья.

Неприодолимая стена отчуждения стояла между рёнином и гостьей. Но странным было то, что раньше пренебрежение не вызывало у нее такой злости. За время службы у Нибуро, Кэйко привыкла к тому, что с ней обращались как с чернью, но сейчас возмущение в ее слабом теле взыграло во всю силу.

— И вы не допускаете, что… — сказала, стараясь сдерживаться.

— Нет, — прервал следопыт и с насмешкой добавил: — Ты хочешь сказать, что находишься здесь по собственной воле, а не из-за приказа даймё?

Девушка молчала. Рёнин видел её насквозь.

— Вы правы… — промолвила угнетенно и когда следопыт подошел к двери, произнесла безо всякой надежды. — Однако мне приятно ваше общество.

Икуно всегда ненавидел такие моменты. В восьми из десяти случаев призывы к состраданию не более чем способ манипулирования. С другой стороны упрекать человека в естественной просьбе — неучтиво.

Рёнин внимательно всмотрелся в гостью. Луна спрятала в тени поллица. Поди догадайся, что за мысли клубятся в небольшой головке.

— Ты напрасно теряешь время. — Икуно остался неумолим.

Девушка покорно поднялась:

— Мне уйти?

Икуно хотел было кивнуть, но что-то удержало его порыв. Раздасадованый своей слабостью, грубо произнёс:

— Мне безразлично. Делай, что хочешь.

Девушка восприняла ответ как оскорбление и уже собиралась оставить общество столь бессердечного мужчины, но гнев подсказал Кэйко иное решение.

— Тогда я останусь. Какая разница, если это только сон…

Гостья уселась на доски веранды. Раз уж ей не посчастливилось удостоиться участия, она не доставит удовольствия униженным уходом.

— Как знаешь, — прохрипел следопыт и исчез в доме.

Кэйко надменно сложила руки на груди, но одиночество девушки было столь невыносимо, что ее боевой пыл мигом угас.

Селение отошло ко сну и только кое-где виднелись запоздалые огоньки — кто-то из крестьян терзался мыслью о будущем урожае или малое дитя не давало покоя родителям капризным плачем. Так стонет в пору восьмой луны миномуси[58], слыша шум осеннего ветра в полях. Говорят, что он тоскует по матери, которая бросила его, испугавшись, что сын со временем превратится в отца-черта. У земляных насекомых судьбы схожи с человеческими.

Кэйко никогда не знала своей матери. Старая нищенка нашла ее полугодовалым ребенком в зарослях мальвы. И последующие годы детства превратились в бесконечные странствия по землям Японии. Старуха жила на подаяния и таскала дитя повсюду, надеясь таким образом пробиться к жалости мирян и увеличить свой небольшой доход. А еще нищенка любила сакэ, бога Кото-но-мама и сливы. «Сбудется по слову твоему» — так звучало имя ее любимца и Кото-но-мама исполнял незамысловатые прихоти старухи, баловал выпивкой и фруктами и та, не смея требовать большего, была вполне благодарна.

Единственное воспоминание, которое осталось у Кэйко с того времени — это вид беззубой нищенки, грызущей кислую сливу от чего и так морщинистое лицо ее становилось и вовсе безобразным. После, где-то в возрасте четырех лет старуха продала Кэйко за гроши в челядь при доме Нибуро — девочка стала обузой для немощной нищенки.

Обняв рукой столб веранды, гостья неподвижной тенью слилась с темнотой. Ветер приятно шевелил волосы и девушка старалась не думать о минусах своего положения. Ее считали вещью слишком давно, что бы она позволила себе показать все омерзение подобной ситуации.

Икуно лежал на циновке с открытыми глазами. Надежда на скорый сон не оправдалась. Ворочаясь с боку на бок, следопыт выругался и вышел к гостье одиноко восседавшей на веранде.

— Тебе не надоело?

Кэйко слегка повела плечами.

— Разве я вам мешаю?

— Нет… То есть да… Вобщем, тебе лучше уйти. — Икуно чувствовал, что теряет почву под ногами.