Танец бабочки - [58]

— Что ж, огорчай, — вымолвил властитель с оттенком усталости. — Синмэну уже все равно, а я могу и огорчиться.

Глава клана вызывал уважение, но с годами Икуно усвоил, что одно неосторожно сказанное слово могло обратиться большими неприятностями.

— Ваша версия о безумии вполне вероятна, — произнес осторожно.

Даймё некоторое время задумчиво теребил край одежды.

— Значит, нам нечего тянуть? — пришел к единственному выводу.

Следопыт не разделял оптимизма властителя и обратился к Нибуро с поклоном:

— Я просил бы еще несколько дней, чтобы уточнить все детали. За сутки сложно вынести однозначное решение.

— В этом есть необходимость?

— Скорее формальная, господин, — сказал Икуно, намерено делая ударение на каждом слове, — Дабы успокоить родственников. Столь малый срок расследования могут счесть за неучтивость.

Даймё долго сверлил следопыта своим коронным прожигающим взором. Соображения рёнина не были лишены основания и понимание этого возымело свое действие, даже если за словами Икуно скрывалось нечто большее.

— Боюсь, ты прав, — согласился Нибуро, осматривая останки погребельного костра. — Время в твоем распоряжении.

На минуту возникло неловкое молчание, если таковым можно назвать ничем не примечательную паузу в разговоре. Даймё погрузился в раздумья, блуждая глазами по дымящимся углям. Икуно отступил на шаг, видя, что властитель предался иным размышлениям. Содзо мерно постукивал ножнами по ноге.

Будучи любопытным по своей природе, Такаги не мог не заметить беседу следопыта с господином. Пытаясь подобраться поближе, малец по неосторожности налетел на строй самураев, покидавших участок. Спасаясь бегством, угодил прямо под ноги телохранителю. Содзо опустил голову. Встретившись с глазами громилы, малец замер от страха.

— Пшел, — бросил утитонин вполголоса.

Такаги взвился как ошпареный, пулей метнувшись в кустарник. Даймё захохотал, дав знак возвращаться в поместье. Свита в лице вооруженных до зубов самураев, куртизанок, нашедших в проишедшем легкое развлечение и прочих людей из близкого окружения, последовала за своим господином. Икуно проводил даймё поклоном. Дни, ставшие желанным подарком возможно ничего и не решат, но следопыт, не привыкнув полагаться на удачу, ясно понимал, что дальнейшее, каким бы оно не было, определит судьбу нескольких человек как минимум. А значит кто-то из этих счастливцев как-то, но проявит себя. А это существенно бы облегчило его задачу.

Народ расходился, обсуждая событие негромким ропотом. Позже, собравшись у очага, где лишним глазам нет места, крестьяне не один вечер пересудачат о странном конце мастера меча, осторожно подбирая слова, ибо дух умерших строг к неблагажелателям. Так, бытовало мнение, что падение знатного дома Саэмон было делом рук злого духа Такасаки Дандзе, который овладев телом господина склонил его к постыдной праздности, увлечениям вину и женщинами, отчего Саэмон превратился в своенравного и слабого на здоровье человека, потеряв всякое уважение среди вассалов.

Путь воина будучи внешне простым для понимания и заключавшийся в служении, имел стороны не всегда доступные разумению умом обывателя. Но люди всегда найдут способ привязать тот или иной поступок под близкие им взгляды на жизнь, даже если реальное положение вещей превосходит все ожидания.

Протиснувшись сквозь толпу, следопыт нашел Такаги у дерева. Малец дрожал постукивая зубами от страха.

— Что с тобой? — склонился Икуно.

Такаги не реагировал. Матабэй, подоспев вовремя, подхватил внука на руки.

— Похоже на жар, — сказал обеспокоенно приложив руку ко лбу. — Что стряслось?

— Налетел на Содзо, — хмуро промолвил следопыт.

— Содзо? Вот незадача. Видать, перепугался до смерти.

— Наверняка.

— Уложу в постель, — сказал Матабэй, поглаживая мальца. — Вот бедовая твоя башка.

Старик зашагал к дому с затравленной ношей на руках. Участок постепенно опустел. Богиня солнечного света давно спала в обьятьях ночи и только одинокий силуэт возвышался возле пепла. Икуно не хотелось оставлять молодого воина в одиночестве.

— И самое странное, что солнце таки взойдет на востоке, — промолвил мягко, глядя как дым завитыми кольцами поднимался к обители богов усеяной звездами.

Мунисай молча сжимал катану. Самураем владела опустошенность. Так бывает когда время замедляет свой бег и дни уже никуда не ведут. Краски вянут, словно осенняя листва и мир погружается в однообразие.

— Ты ведь слышал… Самураю не о чем жалеть, — ответил приглушенно. — Меня одолевает ярость.

— Уже лучше. Раскисать сейчас ни к чему.

— А ты никогда ни о чем не жалеешь?

— Я? — Икуно поднял голову к небу в поисках ответа. — Я всего лишь лист на ветру. Какой смысл обижаться на ветер? Тому до этого нет никакого дела.

Мунисай посмотрел на рёнина. Перед ним стоял человек из плоти и крови, воин, которому не чуждо ничто мирское. Даже признание собственного бессилия. И уже за одно это самурай был благодарен рёнину.

— И на что надеяться? — спросил удручённо.

— На то, что ветер однажды переменится. И паруса оживут.

— Ты в это веришь?

— Я должен. Без этого у меня нет ничего.

Акиро писал:

«Вчера я проснулся в странном предчувствии. Долго прислушиваясь к себе, пытаясь понять причины столь тягостных ощущений, я наткнулся на молчание. Мне даже показалось, что я умер, — настолько отсутствовали все чувства.