Танец бабочки - [56]

Рёнин забрал находку из рук воина и спрятал в хаори. Мунисай голодными глазами следил за движениями следопыта.

— О том, что мы узнали — никому ни слова, — предостерег Икуно. — Хорошо?

Воин подчеркнуто учтиво склонил голову.

— Хорошо, — согласился с готовностью.

Слова следопыта вдохнули в воина надежду. Рёнин прошелся глазами по хрупкой, почти мальчуковой фигуре молодого воина. Мунисай не блистал мощным сложением, а детское выражение лица сбрасывало еще несколько лет с его неполных девятнадцати. Икуно никогда не считал себя человеком сентиментальным, но при взгляде на этого мальчика в одежде воина в нём всколыхнулась даже не жалость, потому что такие чувства оскорбительны для самурая, а скорее некая безисходность. Мужество молодого человека заслуживало уважения, как и преданность павшему господину. Но это было мужество неоперившегося ястреба. А такие, как правило, на сцене жизни погибали первыми. Сильный не приминет воспользоваться слабостью и благородству здесь нет места.

5

Сотня факелов всколыхнула сумерки летнего вечера. Полотнища флагов шумно трепетали под вечерним бризом. Такаги изумленно рассматривал суровые лица воинов. Такое количество самураев в боевом снаряжении доводилось видеть не часто. Здесь собрались те, кто так или иначе имел честь принадлежать к воинскому сословию — могущественной силе, на которой держалось величие многих знатных домов. Среди самураев были те, кто из поколения в поколение служил клану, будучи его неотъемлемой частью. Вторую половину составляли воины, исполнявшие долг в качестве наемников. Нужно отдать должное даймё Нибуро, который жесткой рукой руководил кланом, будучи взыскательным в одинаковой мере как к приближенным, так и принятым в услужение как обычные пехотинцы.

Умелое ведение административных дел позволяло сохранить влияние на всю провинцию и тем самым становилось еще одной опорой жизненности клана на протяжении веков. Нибуро уважали и боялись именно за безжалостно строгую дисциплину. Но как ни странно в высшем сословии такая политика находила много почитателей, поскольку человеческие качества являли собой слабый аргумент перед умением управлять массами. Недовольство низших сословий, а такое случалось в основном из-за налоговой политики, неизменно натыкалось на постоянство взглядов даймё. И было оно таковым: закон незыблем для подчиненных, закон не подлежит обсуждению.

Старейшина клана обвел строй строгим взором. Пальцы молодых воинов крепче сжали рукоять меча. Даймё кивком дал начало последней речи.

— Здесь, — неожиданно громко начал старик, — лежит ваш брат. Ибо все мы, те, кто посвятил жизнь процветанию клана Нибуро — братья. Верность и честь — вот залог нашего могущества. Наши предки пронесли сквозь века глубокую преданность и одержимость в своих сердцах. Благодаря ей мы сильны, благодаря ей мы живы. Все знают — воину клана Нибуро неведом страх. Так было всегда и так будет. Ибо воин со смертью идут рука об руку. А те, кто спрашивает о цели, тратят время попусту. У самурая нет цели. У самурая есть только Путь. Путь самурая — это смерть.

По рядам воинов прокатился гул. Икуно, сложив руки на груди, невозмутимо наблюдал действо со стороны. Глаза следопыта превратились в две тонких щели, на лице застыло отсутствующее выражение.

Матабэй опустил Такаги на землю и малец юркой змейкой протиснулся в ряды собравшихся.

— Что вы об этом думаете? — обратился старик к рёнину.

Икуно обжег холодным взглядом:

— Ничего.

Ренин явно был не расположен к разговору.

— У смерти нет лица, — добавил угрюмо.

— Или их слишком много.

Старик с воином переглянулись Под впечатлением ритуального действа Матабеем овладели противоречивые чувства, а неопределенные замечания рёнина еще больше усилили смутное расположение духа.

— Разве нам не суждено однажды быть гостями на празднике Бон[55]? — вздохнул он.

— Тебя это пугает?

— Как-то неуютно… — старик передернул плечами.

— Ничего. Это пройдет как изжога. — Следопыт окинул взглядом толпу народа и и похлопал Матабея по плечу. — Будь проще. Пока есть сакэ — у нас есть надежда.

— На что?

— На сакэ, — рёнин выразительно посмотрел на старого самурая.

Тем временем речь старейшины подошла к завершению.

— Сато Синмэн — воин до мозга костей! — рвал глотку выступавший. — Всей своей жизнью показал нам образец служения и в смерти не отступил от пути верности. Мы все знали Синмэна. И многие остались полны искреннего расположения. Но нам не о чем жалеть, ибо самурай не о чем не жалеет. Синмэн прошел путь до конца, исполнив долг. Теперь он навсегда с нами, в гордом ряду наших предков. Так было и так будет во все времена.

Старейшина замолк. Ударили в барабаны. С десяток факелов проплыл к помосту с телом. Языки пламени, обнимая сухое дерево, взвились в небо погребальным костром. Последовал звон клинков — самураи отдали последнюю честь, подняв мечи над головой.

— Лети, брат. Теперь ты свободен, — прошептал Икуно.

Стоя под раскидистой криптомерией, следопыт созерцал буйство огня. Жизнь, еще недавно полная надежд, возложена на алтарь кровавой жертвой. После — только пыль. Ветра-непоседы разнесут ее по далеким краям, тем, которым уже не быть обласканными радостным взглядом. Все, что останется — это щемящая боль под сердцем, которая проснется временами, едва глаза наткнутся на волну, бегущую по листьям большого дерева. Дерева, многовековая память которого знала рождения и уходы многих достойных воинов и навсегда уяснила для себя мимолетность сущего. Деревья, молчаливые спутники в путешествии жизни в шелесте листьев хранили истории судеб. А нужно ли большее?