Танец бабочки - [59]

Я неожиданно понял, что перехожу ото дня ко дню без смысла и цели. Встаю, ем, одеваюсь. Улыбка служит визиткой, одежда — социальным весом, манера разговора — отличительной чертой характера. Собственно все, что необходимо для поверхностного общения, коим мы все грешим. Так проще, привычней и удобней. Я кукла. Для всех, а потом и для себя. Мы привыкли видеть себя глазами окружающих. И верим в то, во что верят они. Мы рабы друг друга.

Я сново хочу уехать, наивно полагая, что смена обстановки отзовется в душе строкой поэзии в пику холодному безразличию. И желтый лист вернет жизни прежнюю способность удивлять. Ты не находишь это смешным? Зная, что когда-то всем нам суждено быть гостями на празднике Бон, люди упрямо стремятся внести в свое существование какой-то смысл, придать важность каждому шагу. Даже последний идиот, считающий венцом мечтаний постоянное жалование, теплое одеяло и горячую куртизанку, хоть раз, но задумывается о жизни.

Парадокс нашей природы — желание чувствовать жизнь, перед лицом неизбежной смерти. Мы умираем не от холода или голода, и раны врагов не самое страшное. Мы умираем, когда умирают наши чувства. Когда жизнь больше не будит сердце. Береги сердце, Икуно»

6

Вечерняя прохлада успокаивала. Звезды, такие далекие днем, с каждым вдохом становились ближе и дороже, сплетались в созвездья, свисали гроздьями с ночного неба, разливаясь узорами. Незаметно подкрадывались к сердцу, чтобы запечатлеть себя в нем навеки. Любители отражений.

Следопыт расположился на веранде. Невдалеке завела свою песню кукушка. Старожилы обращались к ней не иначе как к «птице с потусторнних гор». Ходили верования, что кукушка издревле была паломником в страну мертвых, сопровождая тех, кто оставил земной тлен и устремил дух к иной жизни. Ночная певунья была неизменным атрибутом любовных свиданий. Придворные дамы в свою очередь находили пение птицы обворожительным, посвящая ей свои танка. В частности Сэй-Сёнагон[57] не обошла певчие трели вниманием в своих «Записках у изголовья».

Вдыхая сладкий запах сумерек, Икуно погрузился в забытье. Усталость смежила веки. Проваливаясь в обьятья сна, следопыт вспомнил отшельника Кумэ по преданию изгнанного из рая за то, что однажды по неосмотрительности тот засмотрелся на безупречную белизну ног женщины стиравшей у реки. Пристыженый бедняга был ввергнут в круг воплощений.

Даже на небесах от женщин не жди добра. Но как избежать дурмана любви, если сердцу не прикажешь? И даже по истечении лет память стучиться в двери души, словно бесконечные ливни восьмой луны. И в полудрёме летнего вечера, когда голоса птиц висят над полем сплошным облаком, а теплый ветер, исполненный благоуханий луговых трав ласкает лицо, все вдруг оживает в одной вспышке воспомнаний.

Тишину ночи разорвал шорох шагов.

— Маи?! — вскинулся следопыт спросонья.

Мгновение он не понимает, что происходит, бездумно оглядываясь по сторонам. Над головой сияние Пастуха и Ткачихи среди бесчисленной россыпи ожерелья звёзд. Долина внизу залита тьмой, которую пронзают огоньки светлячков в безудержье ритуальных танцев.

— Кто такая Маи? — раздалось из окружающей темноты.

Наконец полностью придя в себя, следопыт поднял глаза. Из тьмы возникли очертания знакомой фигуры.

— Никто, — произнес опустошенно.

Сладкий свет созвездий проник сквозь запахи трав, разливая по телу знакомую истому — далекое эхо детских снов. Возвращение в мир живых тягостно как никогда.

— Дурной сон, — следопыт провёл ладонью по глазам. — Хотя ты тоже всего лишь сон.

Гостья, появившись невероятным образом, слегка шевельнулась.

— И каким вы находите ваш сон? — подала робкий голос.

Икуно не был расположен к словесным играм.

— Довольно длительным, — произнёс с раздражением от того, что уединение вышло непродолжительным. — Я ведь тебя уже где-то видел? Или я брежу?

— Вы бредите, — быстро ответила девушка, устрашившись сурового тона рёнина.

— Спасибо, что предупредила. А то еще бы увлекся не к добру.

Икуно поднялся, собираясь направиться в дом. Присутствие гостьи было удручающим и в какой-то мере нелепым.

— Это было бы к лучшему, — промолвила девушка, явственно ощущая себя лишней.

— Это почему?

— Мне бы не пришлось выслушивать ваши колкости.

Следопыт недоверчиво посмотрел на гостью. Визит девушки был неожиданным. Более того, Икуно находил в нем мало приятного, будучи по натуре не слишком обходительным и не склонным к нежностям с женским полом, за что иной раз был окрещен званием неотесанного мужлана. Видимо последнее и подтолкнуло к неохотной любезности.

— Дитя мое, ты меня пугаешь, — произнес рёнин чуть ли не отеческим тоном, сменив гнев на милость. — Неужели мое общество не наскучило тебе вчера? Я могу еще вообразить о себе черт знает что.

Девушка, уловив перемену в настроении следопыта, проявила осмотрительность.

— Возможно… — молвила уклончиво. — Сны хороши тем, что в них все возможно.

Пугливость гостьи рассмешила рёнина.

— Клянусь Амидой, даймё переоценивает мои возможности с женщинами. Я ведь уже не юноша.

— Я вам не нравлюсь? — напрямик спросила девушка.

Вопрос, благочинный по виду, тем ни менее нес невидимую угрозу. Икуно медлил с ответом, обходя гостью со спины, словно изучал диковенную вещицу. Каким бы было его удивление, если бы под платьем обнаружилась дрожь в теле девушки. Но этикет тем и хорош, что позволяет скрыть кое-какие стороны жизни.