Танец бабочки - [52]

3

Когда листья клена меняют цвет, хорошо присесть у старого дерева в тени мощного ствола под навесом густой кроны. Лучше не позже восьмой луны, пока дожди не так часты и можно вдоволь налюбоваться осенним очарованием. В такие дни рука тянется к кисти, а не к рукояти меча. Служебное рвение остывет и с большим удовольствием проводишь время среди книг в затерянном среди гор священном храме. Окунаешь перо в чернильницу и вдруг понимаешь, что поделиться впечатлениями не с кем. Бумага ждет, но те, кто дорог либо далеки, либо заняты собой настолько, что не замечают как день за днём уходит безвозвратно.

Любящий гибнет в разлуке, как вырванная с корнем трава микури. Колотушки счастья отгоняют злых духов, но как отогнать одиночество, когда долго бродишь среди деревьев, ищешь вчерашнюю тень.

Дыхание океана достигало вершин холмов.

— Нашел что-нибудь? — спросил Икуно, наслаждаясь прохладой, лившейся в открытые сёдзи.

Мунисай рассержено хмыкнул:

— Мы поступаем неучтиво.

Следопыт положил книгу на прежнее место и осмотрелся. Комната вряд ли могла удивить пестротой. Простота убранства наравне с ненавязчивой изысканностью — вечный залог постоянства вкуса воинского сословия.

— Копаться в вещах самурая недостойно, — отчеканил Мунисай, хмуро следя за тем, как рёнин проявлял заядлое любопытство к личной жизни покойного господина.

— Ты, вероятно, и отливаешь по приказу? — с холодным спокойствием промолвил следопыт, перемещаясь по комнате в поисках примечательных вещей. — Наверняка пришло время сходить к ветру, ибо моча определенно ударила по остаткам твоих мозгов.

Молодой воин запнулся.

— Что мы ищем? — выдавил из себя, преодолевая приступ праведного негодования.

Упорство, с каким рёнин пренебрегал общепринятыми нормами поведения и откровенно игнорировал справедливые замечания доводило самурая чуть ли не до бешенства. Вторжение в покои господина выглядело как глумление и попахивало верхом цинизма в глазах почитателя традиций, каковым считал себя Мунисай.

— Мы ищем смысл жизни, — лениво протянул Икуно, разглядывая камидзу — место для почитания предков.

— Что? Перестань валять дурака! — воин выхватил из рук рёнина старую ханиву[54] Будды — переходящий символ поколений.

— И не думаю, — скептически сказал следопыт. — У каждого свой смысл. Похоже, ты находишь удовольствие в нытье. Думаю, что для потомков ты будешь известен как Незабвенный Нытик. Неплохо, да?

Мунисай поглядывал из-под лобья.

— Себе ты приготовил участь получше?

— Я? — мечтательно спросил Икуно. — Я растворюсь в девственной тишине леса, где-то на окраине. Стану облаком и крестьяне будут молиться на меня в сезоны засухи, дабы я оросил поля влагой.

Молодой воин не разделял оптимизма рёнина.

— Скорее ты станешь известен как Непросыхающая Глотка, — проворчал злорадно.

— Тоже неплохо, — согласился следопыт не моргнув и глазом. — Видишь, какой обширный выбор. Тебя же кроме как еще Великий Бормотун никак не запомнят.

— Я не стремлюсь попасть в хроники, — парировал самурай.

— Врешь, малыш. Все стремятся, — без тени осуждения вымолвил рёнин. — И Сато Синмэн вряд ли исключение из правил.

Самоуверенность следопыта еще больше распалила бывшего слугу.

— И в чем смысл жизни Синмэна? — спросил самурай высокомерно.

— Это я и пытаюсь понять, — рассматривая набор глиняной утвари, отозвался Икуно. — Все оставляют следы после себя. Следы смысла…

— Как?

— Письма, дневники, книги, личная утварь. Вещи многое говорят о хозяине.

Дотошность молодого воина осталась незамеченной — с таким всепоглощающим вниманием следопыт отдался работе.

Икуно поднял хаси — палочки для еды.

— Что это на твой взгляд? — спросил воина.

— Как, что? Хаси.

— Все?

— Все.

— Правильно, — кивнул следопыт. — Для тебя — это обычное дерево, как и твоя башка. И ничего более. А для Синмэна — это палочки деда, геройски погибшего в битве. У каждой вещи своя история и своя исключительность.

Следопыт бросил палочки в руки Мунисаю. Самурай некоторое время благоговейно всматривался.

— Иди ты к дьяволу! — вдруг опомнился. — Дед Синмэна был еще тот пропойца. Так что никакой доблести в этом дереве нет.

— Неужели? — скучающим тоном произнес Икуно. — Жаль. Вероятно в детстве дед Синмэна стучал ими по твоей башке вместо барабана. Есть повод прослезиться.

Мунисай сьежился, чувствуя себя неуютно в покоях господина.

— Кстати, где хранятся семейные реликвии? — спросил следопыт.

— Зачем? — испуганно посмотрел воин.

Благоговейная богобоязненность самурая, над которой следопыт не приминул подтрунить, предстала во всей красе при упоминании святилища предков.

— Видишь ли, люди склонны хранить самое дорогое в определенных местах. Вот, например, для тебя самое дорогое наверняка твои яйца, — едко рассуждал Икуно. — Так что можешь спокойно оставить их на память потомкам. Такие реликвии бесценны в силу своей редкости. Представляешь, как обрадуется твой внук, обнаружив не занудные дневники и драгоценности предков, а такой подарок? Твои яйца станут непреходящей ценностью, на которую будут молиться потомки.

Самурай глянул с укоризной:

— Ты утопил уважение в сакэ! Боги проклянут нас, — шептал воин, вытаскивая из ниши в стене увесистую шкатулку.