Танец бабочки - [32]

К патетическим тирадам отца Икуно относился с легкой иронией. Идеи о беззаветной преданности дому Ямадзаки казались молодому человеку слишком старомодными. Ведь жизнь не кончается с пределами провинции Хидзен. И большой мир манил бесконечными возможностями для познания.

— Для самурая нашего клана, — неизменно твердил отец, — все другие учения обладают ценностью лишь в той малой мере, которая необходима в довершение изучения своего собственного. И как змея мамуси[43] я готов перерождаться семь раз лишь затем, что бы служить клану.

Вспоминая слова отца здесь, вдали от дома, Икуно часто погружался в долгие розмышления. Эдо не оправдало его надежд. Глубокая привязанность к родным местам все чаще просыпалась в молодом человеке.

Зима выдалась холодной. Ночные ветра заунывно пели в щелях.

— Икуно, что с тобой?

Молодой человек оторвал кисть от белоснежного листа.

— Что? — поднял глаза.

Священник подошел поближе.

— Чистые страницы ждут своих героев. Однако, не слишком ли ты медлишь? — Дайю взял лист из рук юноши. — Твое глубокое погружение в принципы стихосложения сродни медитации. Хайку[44] ближе импульсивность нежели размышления.

— Простите, я… — Икуно замялся.

— Волнующие мысли вложи в поэзии строку, — предложил Дайю.

— Боюсь, строкой не обойдется.

— Что тебя беспокоит?

Икуно бросил взор в окно.

— Я хочу вернуться домой.

Священник остановил глаза на юноше.

— Твое желание твердо?

— Думаю, да.

— Перемены — основа сущего. Но хотелось бы знать причины столь внезапных изменений, поскольку еще недавно ты с не меньшей решимостью готовился к придворной жизни, изучая калиграфию и буддизм.

— Мои намерения изменились.

— Каким образом?

— Кажеться, я замахнулся слишком рано, упустив главное.

— Что?

— Жизнь…

Подобное открытие застало врасплох Икуно не меньше, чем священника. С внезапной очевидностью навалилось осознание. Словно приговор. Немногим раньше, лелея мечты о карьере чиновника при дворе правящей династии Токугава, Икуно прилежно внимал тонкостям наставлений Дайю, покинув родной дом на отцовское попечение. Последний отправил сына на обучение в Эдо с камнем на сердце. Придворная жизнь не была пределом мечтаний Иттэя.

— Твое сердце слишком слабо, чтобы противостоять соблазнам города. Золото, женщины, власть — все может показаться реальным и приятным. Между тем реальна только смерть. Стоит взглянуть в глаза ей лишь однажды и приходит понимание тленности мирских утешений. Бусидо[45] отрезвляет ум и закаляет сердце. Помни об этом, сын мой.

3

Колокол храма Токайдзи пробил полдень. Склонившись на перила мостовой Икуно лениво рассматривал рисунок льда на камне. Городская сутолока утомляла. Снующие торговцы бесконечной вереницей покрыли замерзшую паутину улиц. Небо хранило хмурое молчание, задевая облаками верхушки дворца Эдодзё[46]. Еще немного и снег последним мазком завершит картину зимнего города.

Акиро запаздывал. Педантичность не входит в число добродетелей, а Икуно вряд ли взбрело бы в голову сокрушаться о подобных пустяках. Что стоили несколько лишних часов, если впереди вся жизнь, полная набухающих красок. Вести счёт ускользающему времени — означало вступить в зрелость. Молодости скурпулёзность чужда. Икуно где-то даже был благодарен задержке друга. Отсрочка давала возможность взвесить с таким трудом добытые аргументы. Или скорее убедиться в прочности их основания.

— Твоя задумчивость иногда пугает, — прозвучало за спиной.

Знакомое прикосновение заставило усмехнуться.

— Отчего же? — спросил Икуно.

Акиро встал рядом.

— Для нашего суетного времени твое завсегдашнее полуидиотское выражение более приемлемо и где-то даже мило сердцу, поскольку чувствовать себя своим можно в среде таких же идиотов, — сказал с усмешкой. — А вот сейчас ты выпадаешь из ареала обитания, и твою сосредоточенность вполне можно принять за глубокомыслие… Тебе должно быть стыдно!

— Неужели?

— Если бы я плохо тебя знал, я бы купился на это и, пролив слезу умиления, вдохновенно накропал бы пару строчек во славу человеческого духа, взыгравшего даже в посредственности.

— Значит, я не так безнадежен.

— Бабушка наверняка бы с тобой согласилась. Где-то из чувства сострадания, а где-то из-за привычки подтирать внучатую задницу, — резвился Акиро. — Но в ослином облике, коим ты славишся, пусть даже глубокомысленном, всегда звучит постоянство. И этим ты хорош.

— Ты уверен?

— Безусловно. В противном случае я могу начать мыслить о тебе слишком хорошо и однажды прийду к разочарованию — ведь видимость обманчива. Поэтому оставайся таким же идиотом. И я буду спокоен.

— Буду стараться, Акиро-сан.

Друзья по-шутовски раскланялись и рассмеялись. Полусонная улыбка Акиро навела на мысль о недавно распитой чаше. За долгое время знакомства Икуно свыкся с неординарностью личности друга. Молодой возраст никоим образом не был помехой для природной мудрости. Скорее даже оттенял и подчеркивал ее самобытность, что было вдвойне необычно для сына из знатной аристократической семьи, не пренебрегавшему общением с чернью, уличными женщинами и сомнительными личностями из низших сословий.

Каким ветром Акиро занесло в Эдо? Из смутных редких высказываний — потакая отцовским амбициям в постижении медицины, в пренебрежении коей сын успешно превзошел отьявленых лентяев.