Танец бабочки - [31]

— Что вы предлагаете?

— Я не стану раздеваться. Ложись рядом и будь спокойна.

Девушка прилипла к месту. Следопыт лег на циновку.

— Если бы я хотел, я давно бы… — осёкся рёнин. — В общем, как знаешь.

Икуно закрыл глаза. Через некоторое время засопел, стараясь подражать спящему. И когда за спиной послышался шорох, сонно произнёс:

— Давно бы так.

Гостья поднялась в единый миг.

— Вы не спите?!!

— Сплю, — успокоил Икуно, повернувшись на бок.

Следопыт чувствовал на шее внимательный взгляд. Удостоверившись в отсутствии опасности, девушка легла рядом. Уже засыпая, Икуно поймал себя на том, что здесь, рядом с женщиной, он почему-то думал о другом. Танго, после стольких лет, вдруг вспомнил о нем. А он-то думал, что старик давно покинул сей грешный мир.

Следопыт нащупал меч — старый отцовский клинок. Прошлое упорно стучалось в дверь — разговор с Матабэем всколыхнул давно забытые воспоминания. Воспоминания об отце.

Часть 2

1

— Господин спит?

Ямадзаки недовольно вздохнул, нащупав рукоять.

— Чего тебе? — пробормотал спросонья.

Слуга поклонился:

— Простите, мне слышался шум в соседней комнате.

Иттэй открыл второй глаз скорее больше из желания полюбоваться причудливой тенью на потолке.

— И что? — хрипло выдохнул.

— Разрешите проверить?

Старик поднялся. В комнате стояла глубокая ночь. Сквозь прорезь окна лился мягкий лунный свет.

— Ты слишком осторожен, Матабэй, — произнес Ямадзаки устало.

— Разве такое возможно? — удивился слуга.

Старик ничего не ответил, отрешеннно уставившись на косые тени на стенах. Взгляд Иттэя налился тяжестью. Глубокие морщины под глазами сделались резче.

— Оставайся здесь и полюбуйся красотой мгновения. Луна тиха, как дыхание женщины после ночи любви. Все остальное — пыль, — произнес с грустью.

Ямадзаки подхватил катану и вышел в коридор:

— Сам пройдусь.

Деревянные половицы гостиницы продажно заскрипели под тяжелым шагом. Ямадзаки плохо спал последнее время, и усталость отдавалась в каждом движении. Ли не давала покоя уже три ночи кряду. Садилась у изголовья и смотрела не отводя взгляд, в постаревшее лицо мужа. Взаимное молчание, длившееся вечность, наконец кто-то нарушал.

— Что ты здесь делаешь? — шептал он.

— Смотрю на тебя, — тихо отвечала гостья.

— Зачем?

Ли с любовью скользила взглядом по облику мужа.

— Ты очень изменился. Поседел.

Ямадзаки долго смотрел в ее большие глаза.

— Много воды утекло после твоей смерти, — говорил с трудом.

Блеск в уголках ее глаз тускнел.

— Как ты жил все эти годы? — шептали ее губы.

Ямадзаки пожимал плечами:

— Как-то… Разве это важно?

— Да. Ты не страдал?

— Наверное… Сначала… Потом привык.

Пальцы Ли скользили по лицу мужа и Ямадзаки отводил взгляд не в силах выдержать тоску, блуждавшую под ее ресницами.

— Спина все еще беспокоит тебя? — спрашивала она, нежно поглаживая рукой.

— Иногда, в холодные зимы.

— Ложись, я разотру тебя.

Иттэй послушно укладывался на живот, отдаваясь во власть тепла ее рук. И с рассветом тело все еще хранило прикосновение.

Матабэй, не смея спрашивать господина о причинах усталости, даже обрадовался легкой перемене в течении провинциальной жизни.

— Собирайся, — сказал Ямадзаки после одной из долгих ночей. — Отьезжаем в Эдо.

И пока слуга с довольным видом укладывал вещи, Иттэй с безразличием следя за суетой, втайне завидовал задору Матабэя.

— Икуно обрадуется, мой господин, — радостно говорил слуга.

Быть может лицо сына поможет утешить сердце.

2

«Поле битвы — мое убежище». Такие слова написал на стене своего дома Байа Мино, прославленный ветеран дома Такэда из Кай. Это изречение составляло его жизненный принцип.

В эпоху внутренних войн воины проводили свою жизнь в поле. Мерзли под холодным снегом, тащили доспехи под палящим солнцем. Спали, положив вместо подушки под голову собственную руку. И в дождь, и в ветер выполняли служебный долг. И никто из них не находил в этом ничего особенного или героического. Они считали это обычным для себя делом.

— Вы живете в эпоху благоденствия, — часто слышал Икуно от отца. — Самураи нашего времени проводят большую часть жизни на циновке, распевая дзёрури[42], попивая сакэ за бесполезными разговорами о моде и женщинах… Они спят, укрывшись сеткой от москитов летом и теплыми одеялами в холодные зимы. Мало кто из них даже в состоянии умело отрубить голову. Не вправе ли мы утверждать, что воинская доблесть переживает худшие времена, не говоря уже о верности. Поэтому повсюду процветает непонимание и близится великая смута.

— Я думаю, ты сгущаешь краски, — беззаботно говорил Икуно.

— Даже если так, — утверждал отец, — у меня есть для этого повод. Посмотри на людей. Когда жизнь не благоволит человеку, у него складывается крепкий характер и он становится прекрасным слугой. Но как только дела людей начинают идти хорошо — они становятся сумасбродами, которые не почитают ни родителей, ни свой клан, ни свои обязанности. Что уже говорить о воинском духе.

— Что же ты предлагаешь?

— И во времена войн, и в эпоху мирного благоденствия было бы вполне достаточно, если бы высшие и низшие сословия чтили бы своих предков и изучали их наследие. Каждый должен почитать владыку своего клана и основоположника своего учения. Ведь принадлежать клану, в котором и хозяева и слуги были всегда преданы друг другу — это великое счастье.