Танец бабочки - [17]

— Ясно. Сначало дело, после развлечения, — невесело произнес гость. — Традиции, говоришь?

Самурай кивнул с каменным лицом. Икуно неохотно слез с лошади.

— В дом никого не пускали? — произнес, окинув толпу взглядом.

— Нет. Ждали вас.

— Дождались. Ну, пойдем.

5

Смеркалось. Первые звезды далекими огнями зажглись в небе.

— Фонарь есть? — спросил Икуно.

Масляная лампа вспыхнула зарницей в руке молодого воина. Гость склонился над телом. Свет ночника рисовал причудливую картину обезглавленного трупа. Диковенные пятна рыжего пламени придавали бледным очертаниям потусторонний вид. Тело лежало на дощатом полу веранды в нелепой позе. Руки неестественно скручены, словно в последнем желании обьятий. Ладонь правой руки сжимала рукоять малого меча. Клинок всем лезвием сидел в теле в области живота. Лужа крови темным озером запеклась на досках.

Икуно невольно вздохнул. Мертвецов не становилось меньше. Безголовое тело — не редкость. Это уже дань времени. Вскрытие живота — как начальный набросок, разрубленный позвоночник — последний мазок иероглифа смерти. Дальше все просто: ни надежд, ни желаний, ни жалости. Со временем из памяти живущих испарятся твои черты, одна за одной, как высыхает роса на утреннем солнце. И найдется ли на земле хоть одна душа привязанная к тебе всем сердцем. Кто заплачет о тебе? Кто не сомкнет глаз ночью?

— Еще пару таких картин и, пожалуй, я откажусь писать кистью, — заметил гость кисло.

— Во всем можно найти поэзию, — мрачно произнес самурай. — Даже в смерти.

— Несомненно. — Икуно разглядывал обрубок шеи. — Человек рубивший — личность творческая. Отсечение сделано безупречно.

Гость присел на одно колено. Мертвецы всегда на одно лицо. Все они беглецы. Иногда Икуно завидовал их нерушимому спокойствию. Каждый из них по-своему отзвался на зов предков, каждый вкусил большой ночи. Смерть — финальная точка пьесы жизни. Итог, всегда один и тот же.

— Странно, — произнес Икуно, рассматривая труп.

Мунисай держался немного в стороне, краем глаза следя за происходящим.

— Что странно? — произнес через силу.

Близкое соседство трупа явно не радовало самурая.

— Лежит глупо.

— Глупо?

— Ну, да. — Икуно махнул подбородком, указывая на тело. — Руки чрезмерно раскинуты, ноги вытянуты неестественно. Сэппуку произошло здесь?

— Да, — подтвердил самурай.

— И тело никто не трогал?

— Нет.

Икуно с явным неудовольствием покачивал головой, то и дело разглядывая мертвеца под разными углами. Мудрецы утверждали, что ложась головой на восток почерпнешь благотворную силу. Покойный хотя и расположился на веранде согласно всем канонам, вряд ли мог рассчитывать на успех. Или мертвец таким образом решил посмеятся над старым поверьем?

— Хм, — произнес гость и через паузу добавил: — Помоги мне.

— Что?

— Повесь фонарь и помоги перевернуть тело, — с расстановкой произнес Икуно.

Мунисай испуганно приблизился. Самураю повсюду грезились призраки или хуже того — оборотни. Среди крестьян ходили слухи, что совы и лисицы обладали магическими силами и частенько пугали людей. Воин редко грешил малодушием, но суеверия имели над ним огромную силу. Особенно дни десятой луны[30], именуемой месяцем без богов, поскольку в святилищах не было храмовых праздников, вызывали в его душе настороженность. Если боги ушли далеко, как же можно было жить в мире без поддержки небесных сил? А заклинания шестой луны когда злые божества нуждались в умиротворении? Требовалась постоянная осмотрительность, что бы не угодить в проделки демонов.

— Ну, что застыл столбом? Давай… — нерешительность самурая выводила гостя из равновесия.

— Как? — на лбу воина выступил холодный пот.

Ямадзаки терял терпение:

— Возьми за чертово платье и двигай вместе со мной, ловкач.

Мунисай дрожащими руками ухватился за ткань. Труп перекатился на спину, открыв взгляду зияющую рану живота. К горлу самурая подкатился ком. С большого клена с криками взлетела стая ворон. Пронзительное карканье пробрало воина насквозь. По телу пробежала дрожь. Воину чудилось, что земля вот-вот разверзнется и демоны с горящими глазами утащат его душу в скитания по кругам ада.

— Если начнешь блевать, — пригрозил Икуно, наблюдая резкую смену выражений на лице воина, — постарайся сделать это эстетично.

— Это еще почему? — стуча зубами, выдавил из себя самурай.

— Чтобы не оскорбить покойного, — ехидно промолвил гость. — Ведь Синмэн, как мастер клинка, любил изысканность и утонченность.

Мунисай еле сдерживал рвотные спазмы. Для молодого воина это был первый опыт столкновения с нелицеприятной стороной жизни.

— Молодец, — похвалил гость. — Думаю, мы сработаемся.

— Неужели? — промычал самурай сквозь зубы.

Воина знобило.

— Конечно, — замогильным голосом продолжал Икуно. — Даже если ты сейчас наложишь в штаны, то сделаешь это с невозмутимостью великого воина. Это достойно уважения.

Колкость гостя прошла мимо ушей. Мунисай вдруг отбежал в сторону, упав на колени. Самурая вырвало.

Икуно разочарованно вздохнул:

— Ну, вот, только начинаешь верить в людей, и все надежды рушатся.

Гость принялся осматривать рану. Разрез живота был глубокий. Покойный постарался от сердца. Резал так, что б наверняка. Икуно и не рассчитывал на иной вариант. Такие, как Синмэн, те кто следовал по пути воина, как правило, производили исполнение безупречно. Уходили, не моргнув и глазом. Но несмотря на это гость не мог отделатся от ощущения необычности. Что-то во всем этом беспорядке из крови, мечей, тела и сумерек вызывало дискомфорт. Как несносная игла в подушке.