Тамерлан - [40]

Подобен Аравии был этот дастархан: по краям – кипение жизни, а в середине – пустое пространство. Но в самом центре, на площадке, обнесенной высоким стальным забором, тяжело дыша, лежал могучий гривастый лев. Его окружал гарем из пяти молодых и красивых львиц. Расстояние от любого края дастархана до клетки с львиной семьей составляло шагов тридцать.

Аср подходил к концу. Голоса слуг и кравчих стали постепенно смолкать, но вскоре их заменили оживленные голоса гостей, начавших входить в огромный зал и усаживаться на положенных им местах. Распорядители пиршества, любезно раскланиваясь, провожали их туда, куда следовало по чину, и, если гость был преклонного возраста, помогали сесть. Рокот голосов все возрастал и возрастал, превращаясь в шум, подобный морскому; гости здоровались друг с другом, улыбались, кивали, восклицали, выражая радость встречи. Многие из них только сегодня прибыли в Самарканд по зову Тамерлана. Они знали, что впереди предстоят новые великие дела, и потому были необычайно возбуждены. Внуки великого эмира с интересом приглядывались друг к другу – кто как вырос, как изменился с тех пор, как виделись в последний раз. Полководцы – эмиры и минбаши – обнимались, вскрикивали, хлопали друг друга по плечам, вспоминая, как вместе ходили на Анкару, на Дамаск, на Дели, на великие реки – Инд, Тигр, Узи, Тан[66].

Вдруг все голоса стихли, шум волной прокатился под сводами великого зала и – умер. Четыре могучих негра внесли золотые носилки, на которых восседал сам он – обладатель счастливой звезды, колчан веры, меч справедливости, копье разума, прибежище благочестивых, десница Аллаха, луч Корана, сон Чингисхана, крона чагатаев, эмир всех эмиров и султан всех султанов – несравненный Железный Хромец.

Носилки поставили перед дастарханом.

На Тамерлане был белый халат из роскошного русского аксамита, расшитый серебряными узорами, черные шелковые шаровары и золотой кушак. Голову его на сей раз украшала черная тюбетея, высокая и вся осыпанная жемчугом. Борода и усы повелителя были выкрашены хною в рыжий цвет, а с мочек ушей свисали тяжелые монгольские серьги, блистающие сагайскими алмазами. С тех пор как Тамерлан вернулся из похода на Баязета, он ни разу не надевал серег, и это тоже что-нибудь да значило.

Он посмотрел направо от себя, где сидели внуки. Ближе всех – любимец дедушки Тамерлана, Халиль-Султан. Рядом с ним – Пир-Мухаммед, сын покойного Омаршейха, погибшего пять лет тому назад. Дальше сидел только что приехавший и – сразу за дастархан, Рустем, тоже отпрыск Омаршейха. За ним – Абу-Бекр и Мухаммед, первому двадцать два, второму – двадцать. За омаридами сидели дети Мираншаха – тоже двадцатилетний Султан-Ахмет и на два года его моложе Султан-Мухаммед, этот пьяница, пьет с малолетства, едва ли что-нибудь из него получится, весь в отца. Дальше расселись совсем юные сыновья Шахруха, самого младшего из сыновей Тамерлана, – одиннадцатилетние Улугбек и Ибрахим-Султан, девятилетний Байсункар, семилетний Суюргатмыш и четырехлетний Мухаммед-Джогей. Последние двое были при своих атабеках[67].

Из семнадцати внуков Тамерлана двенадцать были здесь. Трое еще не успели приехать – Искендер, сын Омаршейха, Омаршейх, сын Мираншаха, а главное – Пир-Мухаммед, сын покойного Джехангира, тридцатидвухлетний красавец и храбрец, главная надежда и опора деда, ему Тамерлан доверил управление покоренными индийскими областями, без него он не объявит о главном, ради чего едут со всех концов империи все ее главные люди.

А двое внуков и не приедут никогда вовсе – Мухаммед-Султан, второй из сыновей Джехангира, умер в прошлом году от болезни. Лучше бы вместо него сдох Султан-Хусейн, сын Мираншаха, который три года назад при осаде Дамаска переметнулся на сторону врага.

Четверо сыновей было у Тамерлана, но ни одного не позвал Тамерлан на этот важный дастархан, который будет длиться много-много дней. Двоих и позвал бы, да не может – покоятся в своих гробницах Джехангир и Омаршейх. А других двоих и позвал бы, да не хочет – Мираншах пьянствует, безумствует, не признает шариата, крушит здания, построенные Тамерланом, и покушается в будущем на главное здание – саму империю великого эмира; у Шахрука – другая крайность, этот, наоборот, ударился в излишнее мусульманство, отверг заветы Чингисхана, забыв главный принцип отцовой политики: «Не человек для законов, а законы для человека, и когда надо строить – будь мусульманином, а когда надо воевать – будь наследником славы Темучина-Чингисхана».

Не на Китай надо бы идти, а на Мираншаха и Шахрука, учить их, дуралеев, уму-разуму. Да уж больно тошно с детьми на старости лет воевать.

За внуками, на самом углу дастархана, Тамерлан сегодня усадил женщин – четырех из своего гарема: биби-ханым, кичик-ханым, Туман-агу и Султанджан; четырех невесток: Севин-бей, Удэ-акай, Гаухар-Шад-агу и Билгай-агу; а также любимую внучку Бигишт-агу. Но он только знал, что они там, а видеть уже не мог – далеко сидели.

Тамерлан посмотрел налево от себя, где разместились дорогие сердцу военачальники Борондой и Шах-Малик, Нураддин и Окбуга, Худойдо-Хусейн и Ходжа-Сайфиддин, Шейх-Али и Тимуртош, Дауд Барлас и Мухаммед-Карим. Там же сидели и многие минбаши, некоторые не чагатайского племени, к примеру, немец Джильберге, генуэзец Джиндзана, серб Милодраг, как и Джильберге, служивший некогда Баязету и перешедший к Тамерлану досле битвы при Анкаре.