Там, за поворотом… - [6]

— Валь, я не хотел, честное слово, нечаянно, — сказал Земсков и заплакал.

— За нечаянно бьют отчаянно, — сказал Кирка и дал ему по шее. — Что там было?

— Запал от РГД, — пропищал Земсков. — Я же кричал, я из окна черного хода увидал…

— Помоги лучше, — Кирка наклонился, взял меня за плечо. — Бери за другую руку, — прикрикнул он на Земскова.

Они помогли мне подняться, и я встал на одной ноге.

— Больно, Валь? — спросил Кирка.

— Нет, — сказал я. И правда, боли я не чувствовал.

— Осколки от запала большие не бывают, — сказал Кирка. — Попробуй, идти сможешь?

Я осторожно опустил ногу. Боль была несильной.

— Ладно, отпустите, — сказал я. — Надо по улице пройти незаметно.

Медленно проковылял я по улице до нашего дома. Кирка и Земсков прикрывали меня сбоку, чтобы не была видна окровавленная нога.

— Чеши отсюда, — сказал Кирка Земскову, когда мы добрались до дверей квартиры.

Ранка была небольшой. Кирка принес из кухни воды, и мы промыли ее, потом замотали чистой тряпицей.

— Застирай холодной водой, — сказал я Кирке, и он пошел отмывать штаны.

Я лег на диван и стал глядеть в окно на медленно сереющее небо с легкими прозрачными облаками. Нога не болела, но настроение у меня было неважное. Я знал, что из-за этой пустяковой царапины очень расстроится мать. Она даже будет плакать.

Ну зачем ей плакать из-за этой царапины, — думал я, — если она совсем не болит.

Из кухни вернулся Кирка. Он здорово намочил штанину, но кровь отстиралась. Я надел брюки и снова лег на диван.

— Ну, как? — спросил он.

— Ничего. Ты скажи Земскову, чтобы не болтал, ладно?

— Ты что, думаешь, так пройдет?

— Заживет, конечно, — ответил я и почувствовал некоторую гордость тем, что я — раненый и могу проявить все свое мужество и презрение к боли. Но на Кирку это не произвело никакого впечатления.

— Зря, — сказал он. — Нужно к врачу, осколок вынуть, а то заражение может получиться.

— Подожду до завтра, — ответил я.

Кирка еще немного посидел возле меня и пошел домой. А я остался лежать на своем диване, глядеть на кусок неба в окне и думать.

Я думал, что теперь знаю, как раненый солдат лежит на поле боя, когда его товарищи ушли вперед. Солдат лежит, радуется тишине и тому, что жив, и ждет санитаров. Потом мне показалось, что я сам — солдат, лежащий на поле боя. Я долго отстреливался от наседавших врагов, бился с ними врукопашную, когда они дошли до моего окопчика. Они тяжело ранили меня, но я уничтожил их всех, и вот лежу теперь на исходе дня и смотрю на тусклый закат; мой верный ППШ лежит рядом и остывает после боя, и так тихо вокруг, а где-то вдалеке играет музыка, как в кино. Я даже чуть приосанился лежа, потому что не может же солдат лежать кое-как, даже если тяжело ранен…

Но все это я воображал одной половинкой сознания, а второй думал о матери.

Моя мать — странный человек. Она скорее поверит тому, чего никогда не было, чем тому, что случилось на самом деле. Вот если я расскажу ей все как было. Что во дворе двадцать девятого дома догорал костерок, и я зачем-то подошел к нему, а в огне калился запал ручной гранаты, а запалы такие штуки, которые имеют привычку взрываться, если их кидают в огонь… Нет, моя мать ни за что не поверит в такую простую и правдивую историю. Она, конечно, не станет прямо обвинять меня во лжи. Она просто начнет говорить о том, что мне четырнадцатый год, и пора бы уже взяться за ум, не делать глупостей. И выйдет так, что мать этими своими словами начисто перечеркивает мою правдивую историю, не верит в то, что я нисколько не виноват в случившемся. Вообще все взрослые всегда считают, что в любом происшествии должен быть кто-то виновен. Они отрицают случайности, по крайней мере, те случайности, которые происходят с детьми. Вот недавно мать шла из магазина и разбила бутылку постного масла — просто оборвалась ручка у старой авоськи и бутылка вывалилась. Понятно, что произойдет со стеклянной бутылкой, если она грохнется на плиты тротуара. Мать, конечно, огорчилась, было жаль масла, но ничего не поделаешь — случайность. Она так и сказала: «Ах, какая досадная случайность!» А вот если бы бутылка разбилась у меня, то это уже не было бы случайностью. И я стал придумывать для матери какую-нибудь такую историю о моем ранении.

Конечно, проще всего было сказать, что я сам бросил запал в костер, и он взорвался. Но не очень приятно брать вину на себя, когда ты же еще и пострадавший. Нет, эта история мне не понравилась, и я стал придумывать другую.

Я перебрал несколько вариантов, среди которых был случай с бешеной собакой, ворвавшейся в наш двор. Я уже красочно представил себе огромную, ростом с мотоцикл, собаку со вздыбившейся шерстью и оскаленными кривыми клыками, между которыми извивается мокрый красный язык. Я сражался с этой собакой и выгнал ее со двора, чтобы она не причинила вреда нашим соседям по дому… Вот… Только один раз собака изловчилась укусить меня за правую икру…

Да, это была эффектная история, я чуть было сам не поверил в нее. Но в ней были недостатки: во-первых, у меня на ноге была только одна ранка, а от укуса должно было остаться несколько; во-вторых, в то время в городе не водилось вообще никаких собак, не было даже кошек, не было и голубей — все они исчезли в блокаду и развелись только много лет спустя. Словом, история с бешеной собакой не подходила. Ведь когда хочешь, чтобы тебе поверили, нужно изобрести ложь, которая выглядела бы правдивее самой правды.