Там, где папа ловил черепах - [99]

Тетя Адель продолжала улыбаться:

— Я давно подозревала, что втайне ты считаешь себя заправским охотником.

— А что? Мы тогда и на кабанов ходили! — с жаром продолжал дядя. — А какие шашлыки жарили! Тц! — прицокнул он языком. — Пальчики оближешь.

Я сразу вспомнила про «наполеон». Пошла в нашу комнату. Полюбовалась пирожными. Съесть еще? Взяла самое маленькое. Подумала: «Они, наверное, уже возвращаются с демонстрации. И теперь уже не бьются за право нести знамена и горны. Праздничные атрибуты тащат обратно в школу не самые достойные. И то лишь потому, что пионервожатая велела. А может, зря я не пошла на демонстрацию? Да, но тогда у меня не было бы платья».

Прошли по улице со свернутыми знаменами ученики маминой школы, за ними девчонки, веселые, утомленные.

Когда за окнами раздался свист: «Моя любовь не струйка дыма», я не смогла выйти на улицу. Более того. Мне стало плохо. Мой добрый папа не мог простить себе: это же так неосмотрительно — выставлять все сладости на стол. Но он не предполагал, совершенно не предполагал, что я окажусь такой несдержанной. А дядя Эмиль уверял, что это отравление. Без сомнения, отравление. Вероятно, в пирожных был какой-то недоброкачественный продукт и…

Вернувшись в Уреки, я с нетерпением ожидала от Отара письма. Каждый день мы с Нюрой бегали на станцию встречать поезд: писем для меня не было. Я терялась в догадках: может быть, он не поверил, что я первого мая заболела, подумал, что я не захотела видеть его? Но Лева обещал сказать, будто я ногу подвернула. А может, Отари уже разлюбил меня? Спасаясь от тоски, я перечитывала старые письма и находила их прекрасными — папа помог мне понять Отари. Так что же Отар не пишет?

— Нюра, я не пойду сегодня встречать почту.

— А может, как раз сегодня будет письмо?

— Мне это уже безразлично.

Мы пошли на летнюю площадку. Там папа проводил политзанятия. На скамейках сидели рабочие и внимательно слушали. Закончил читать газетную статью. Заговорили сразу все:

— Ну что же, согласны!

— Заем — это правильно!

— Конечно, надо же сознательность иметь!

Один рабочий засомневался:

— При чем тут сознательность? Ради чего свое заработанное отдавать?

— Когда страна сумеет, она вернет, — сказал папа.

— Да-а, вернет… Жди.

— А ведь и правда, почему страна у нас просит, а, Герес Имилич?

— А как же иначе, товарищи? К кому же обращаться за помощью, как не к своим людям?

— Так наша страна богатая, — сказал конюх Ваня. — Говорят же, что богатая. Так зачем этот «Заем страны социализма»?

— А что такое наша страна? — спросил его папа. — Вот ответь, что такое?

— Ну государство, — почесал в затылке Ваня.

— Правильно! И жизнью в этом государстве управляют не капиталисты а мы! Мы ею управляем — рабочие, крестьяне, интеллигенция. А со всех сторон капиталистическое окружение. Ведь вот во время гражданской войны… Антанта напала на нас. Это был союз шестнадцати вооруженных до зубов государств. На Украине, где я тогда жил, одиннадцать властей в тот период сменилось: белые, Петлюра, Маруся, Махно, желтые, зеленые, немцы и прочие. А любовь и авторитет у простого народа снискали себе только красные, только большевики. Почему? Да потому, что это власть народная. Красная армия на первых порах была и необутая, и голодная, и без вооружения — с вилами да дубинками вместо ружей. И победила! Почему? Народ поддерживал. А почему поддерживал? Да потому что под пятой у буржуев не хотел быть. Теперь ответьте: сейчас, когда мы залечили раны гражданской войны и встали наконец на ноги, самим нам обходиться или на поклон к капиталистам идти?

— Конечно, самим!

— Но зачем торопиться? — засомневался все же конторщик Бено.

— Это ты не прав! — загорячился окулировщик Бичико. — Не прав ты, голова твоя бумажная! Нам надо торопиться! А вдруг война грянет? Тогда что? Все готов будешь отдать, да поздно будет. Товарищ агитатор! Подпишемся мы на заем, все как один подпишемся! Ну жена тряпку какую-нибудь не купит, велика-то беда. Не обеднеем. А хозяйству нашему народному — помощь.

— Еще какая помощь! — заговорили и другие.

— Да чего там, поможем государству!

— Ни к чему нам кабальные займы, обойдемся без заграниц!

Папа был очень доволен. Увидел меня, улыбнулся радостно:

— Ирина, на почту пойди, может, от мамы письмо будет.

— Передадут, — сказала я. — Ты, папа, не отвлекайся.

— А зачем это, Ирест Гемилич, войска де Голля вступили в Сирию и Ливан?

— Эрнест Эмильевич, — все же не выдержал и поправил папа, ничуть не обижаясь на то, что постоянно переиначивают его романское имя. — Цель все та же, — стал пояснять он, — французские и английские колонизаторы обоснуются в этих странах.

— А что люди гибнут, им все равно?

— Неужели война будет, Эрнест Эмильевич?

— Нет, не будет войны. Живите, товарищи, спокойно.

В этот момент на бугре показался почтарь Доментий.

За ним целый отряд жаждущих писем.

Мы с Нюрой не выдержали — побежали к почте.

Снова дом

Открыла глаза и удивилась: надо мной потолок родной комнаты. Сквозь щель приоткрытой ставни пробивается яркий свет. Ах да, я в Тбилиси! Мы приехали поздно вечером на каком-то добавочном поезде.

И вот как будто нет позади месяцев жизни в Уреках. А тут все как-то изменилось: потолок комнаты стал как будто ниже, вещи — богаче. В соседней комнате шаркает шлепанцами дядя Эмиль. Прежде он никогда не позволял себе такой неподтянутости. Вот, слышу, подошел к нашей двери — там, на стене, как всегда, висит календарь. Сорвал листок, постоял минуту, наверно, прочитал на оборотной стороне текст. Потом шаркающие шаги удалились, и пропищала дверь. Это тоже что-то новое. Раньше двери в нашем доме не пищали. Если уж говорить о шуме, так они просто бухали.