Там, где папа ловил черепах - [100]

И снова нахлынула радость: я дома! Я сейчас обегаю двор, сад, помчусь к Наде, Ламаре! Неужели я увижу его? Неужели? Нет, не верится! А какой теперь он? А как меня встретит? А вдруг разлюбил? Ведь прошло целых десять дней после его единственного, почти что совершенно холодного письма.

Но все равно в душе радость. Вскочила, оделась, аккуратно застелила постель. Побежала в галерею, там мама торопливо доедает свой завтрак.

— Не хотела тебя будить, — сказала она. — Вчера легли поздно.

— Мама, в Уреках я вставала в половине седьмого!

— Не верится.

— Я теперь совсем, совсем другая!

— Ну вот видишь: значит, нет худа без добра. Поджарьте себе яичницу, я убегаю в школу.

— Хорошо, мамочка, — я поцеловала ее.

Взглянула на часы: только восемь. Раньше девяти нельзя бежать к Ламаре. Неудобно. Сейчас у десятиклассников последние экзамены, Они занимаются допоздна. Значит, утром спят долго.

Вышла на балкон. Папа пилил у лестницы рейки. По двору расхаживали какие-то детишки.

— Папа, это чьи?

— Внучата бабки Фроси с хутора пришли. А мальчик побольше — внук Бочии. Ты же знаешь, у Бочии есть дочь от первого брака. Вот и пришел внук в гости.

Я стояла, опершись о перила, и нежилась на солнце. Было тихо, тихо. В Нахаловке это тот час, когда она больше всего напоминает деревню.

Дети расхаживали по двору, еще затененному флигелем, и по лицам было видно, придумывали игру. Вспомнилось детство. Сердце наполнилось щемящей грустью. Я мысленно с пафосом продекламировала: «Здравствуй, племя молодое, незнакомое!»

Внучата Лапкиной подошли к забору. Там стояли рейки. Мальчик взял одну, девочка сразу — другую. Помахали ими в воздухе. Подумали. Похлопали рейками об землю, сначала мальчик, потом, поглядев на него — девочка. И опять подумали. Потом пошли в наступление на внука Бочии. Но тот тоже схватил рейку, и началось сражение. Оно длилось не более минуты. Внук Бочии быстро загнал малышей в прачечную. Раздались жалобные восклицания. А победитель вернулся на середину двора и топнул ногой в том месте, где вода, стекающая из водосточной трубы, сделала себе канавку.

— Акамде чеми эзо![65]

Детишки подошли с инспекторским видом к канавке, посмотрели на застывшую, как пограничный столб, ногу и дружно выдохнули:

— Нет!

— Хо![66]

— Нет!

— Хо!

— Акамде эзо чемия! — взмахнул воинственно рейкой внук Бочии.

— Держи карман шире! — хором вскричали малыши.

Рейки в руках мальчиков заколыхались, девочка взвизгнула. Тетя Адель, уходя на службу, звонко рассмеялась:

— Эрнест, что это тут за события?

— Это, понимаешь, борьба за сферы влияния. А ну-ка, детвора, — обратился он к детям, — помогите лучше мне.

Дети послушались, но продолжали спорить.

— Какие смешные, — удивилась я, — как странно они играют?

— И вы так с Лялькой двор делили, — сказал папа.

— Правда?

— А ты забыла? Сейчас вот починим забор. Не так давно через него лазили ваши предшественники, — сказал папа детям и лукаво поглядел на меня. Но дети смотрели на меня как на чужую и, не ответив на мою приветливую улыбку, стали охотно помогать моему отцу.

Опять сделалось грустно — ушло детство. Ходила по саду, напевала. А в груди уже поднималась волна бурной радости: зато я большая! Большая!

«Вдыхая розы аромат, тенистый вспоминаю сад…»

Неужели через несколько минут увижу его? Нет, не верится! Не верится!

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Нет, больше не могу выдержать. А который уже час? Побежала в галерею, посмотрела: половина девятого. Рано. Вот где нужна сила воли. А в груди настоящий пожар.

— Папа, давай позавтракаем. Мне к подруге бежать надо.

— Пожалуйста, — радуясь моей радости, сразу отложил он работу.

Позавтракали. Я почти не ела, куда делся мой отменный аппетит, посмотрела на ходики — прошло всего десять минут. Да и в девять часов идти туда рано. Спят, спят еще. Горожане. Даже если подниму Ламару, она же не пойдет будить его. А если и пойдет, он скажет: «Вот с ума сошла девчонка. Знает ведь, что экзамены…»

Взяла и помыла в нашей комнате пол. Потом помыла пол в галерее. Мама придет, ей будет приятно. Захотелось убрать и на подзеркальнике буфета. Убрала. Теперь — туда! Нет, все же рано. А как, как выдержать характер? Представила себе встречу с Отаром, а сердце как молот: бум, бум!.. И ноги понесли к воротам. Я уже на улице. Нет, нет! Чтобы не помчаться на гору, побежала в противоположную сторону — к Наде.

Спустилась к ним в галерейку, поздоровалась. Мне, как всегда, были очень рады. Надя, оказывается, сделала еще кое-какие записи. Завела меня в комнату, включила свет. В голубой тетради были вырезки из газет о всяких достижениях наших дней и о стахановском движении.

— Надя, да ты настоящий историк!

— Не ценят, — скромно опустила она глаза.

— Кто не ценит, кто?

— Роберт. Мы поссорились.

— Так потом же помирились. Ты писала…

— Нет, опять поссорились. Теперь уже навсегда.

— Помиритесь.

— Ни за что! Он дошел до того, что сказал: «Вид ученой женщины меня смешит». А я-то ему объясняла, как движутся планеты…

Отец и мать Нади сидят, вяжут сеточки для волос. Дядя Петя, стоя на своих неудобных протезах, продает эти сеточки у ворот. И еще он продает в розницу папиросы.