Там, где ночуют звезды - [82]

— Вижу нищенку в платье, пошитом молнией из облака. У ног тарелка для монет. По-моему, нищенка слепая.

Так, что ещё видишь?

— Далековато, не могу разглядеть. Но её лицо похоже на гнездо, в котором осталось лишь несколько пёрышек.

— Больше ничего?

— На шее какая-то нитка, наверно, мелкие бусы.

— Ты всё разглядел. Знаешь, кто эта нищенка?

— Даже если знаю, не скажу.

— Тогда я скажу: это Номи. Она была вундеркиндом, играла на пианино. Когда в семилетием возрасте дала первый концерт, маэстро трижды её поцеловал. Мы с ней собирались пожениться.

Один прыжок во времени, и Лейбеле со своей невестой Номи, держась за руки, стоят на краю кратера в Понарах. Была светлая, лунная ночь, рассказывает Лейбеле. Они держались за руки, когда выстрел столкнул их в кратер. Когда они выбрались из груды мёртвых тел, Лейбеле был уверен, что их руки по-прежнему сцеплены пальцами. Они добежали до рощи, отдышались, побежали дальше, и только когда солнце, вместо того чтобы опуститься в кратер, взошло над верхушками деревьев, Лейбеле заметил, что держит за руку другую женщину. Это была не Номи. Если она тоже бежала, то не с ним.

Ещё один прыжок во времени, и, хочешь верь, хочешь нет, Лейбеле — актёр в Голливуде. В него влюблена блондинка, актриса с мировым именем. О его приключениях с Номи написали сценарий, и Лейбеле со своей белокурой голливудской кошечкой должны были играть главные роли. Поговаривали о двух Оскарах, но ничего не вышло. Его киношная возлюбленная умерла на пробах от сердечного приступа.

Лейбеле вспомнил о настоящей Номи. Может, она жива? Может, та, с которой, держась за руки, они выплыли из потока лавы, всё-таки была Номи, но жених и невеста из-за смертельного ужаса не узнали друг друга?

Он искал её по всему свету, особенно в Израиле, расспрашивал на городских улицах, не видел ли кто Номи, бывшую девочку-вундеркинда, и в конце концов нашёл её. Это та нищенка на противоположной стороне.

— Слепая притворяется глухонемой. Но я знаю, она видит ушами. Как-то я кинул ей в тарелку несколько монет, а она ловко выбрала их, как горячие горошины, именно мои монеты, и — вышвырнула в водосточную канаву.

Он попытался положить в тарелку банкнот, но слепая нищенка порвала бумажку на мелкие кусочки. Не проронив ни звука.

Лейбеле узнал, что Номи живёт у парализованной родственницы, на бедной улочке возле автовокзала. Родственницу зовут Катерина, её знает вся улочка. И нищенка — тоже заметная фигура в том районе.

Когда Лейбеле вошёл во двор, Катерина сидела у крыльца. Она сидела в кресле с широкими подлокотниками, её ноги были укутаны соломой. Катерина вязала шаль, ей помогала маленькая птичка.

Наш Лейбеле излил Катерине душу. Рассказал о себе и своей невесте Номи всё, что было и чего не было. Умолял на коленях, чтобы Катерина разжалобила нищенку и убедила с ним поговорить. Даже попытался сунуть в руку пачку долларов.

И что же? Он столько раз повторил Катерине свой рассказ, что та запомнила его наизусть, но ничего не помогло.

Город вспыхнул, будто в небе над ним столкнулись два метеора.

Нищенка исчезла.

Мой коренной зуб понял, что сегодня палач его не вздёрнет, и погрузился в сладостный ад.

Хватит сидеть и смотреть в никуда. Мы встали и не спеша двинулись по улице.

Я спросил:

— Послушай, Лейбеле, — хотя по возрасту ему больше подошло бы имя Лейба, — а что ты имел в виду, когда сказал, что я должен вырвать тебе душевный зуб?

Мой друг молодости с голубоватым припудренным лицом остановился:

— В Израиль я приехал умереть. Евреи уже забыли, что это честь — упокоиться в своей стране. Когда я сказал, что ты должен вырвать мой душевный зуб, я имел в виду, что ты ради меня должен найти слова, которые убедят мою невесту позволить мне лежать на кладбище рядом с ней. А наследство я готов оставить, кому она захочет.

— С чего ты взял, что Номи такая злюка?

— Я обратился за помощью в погребальное братство. Но у них в протокольной книге записано, что земля вокруг могилы Номи, дай ей Бог здоровья до ста двадцати лет, принадлежит некой женщине по имени Катерина. Я пошёл к юристу, к большой шишке, пообещал построить для города спортплощадку. Но, наверно, у слепой Номи тоже есть юрист, и… В общем, трудно найти врача, который сможет вырвать душевный зуб.

1990

Исроэл Некрасов Поэт Авром Суцкевер и его проза

Литовский Иерусалим — так на протяжении веков называли Вильну, город, где жили знатоки Торы и Талмуда, где повсюду звучала еврейская речь, где была знаменитая Типография вдовы и братьев Ромм, снабжавшая книгами весь еврейский мир. В этом городе жил поэт Авром Суцкевер.

Он родился 15 июля 1913 года в Сморгони, небольшом местечке Виленской губернии. Когда началась Первая мировая война, семья, спасаясь от боевых действий, уехала в Сибирь, где, среди тайги на берегу Иртыша, прожила несколько лет. В 1920 году в Омске умер отец, и мать с детьми вернулась в Сморгонь. Но местечко лежало в развалинах, и семья перебралась в город, который тогда превратился из российской Вильны в польское Вильно.

Здесь по-прежнему кипела еврейская жизнь. Рядом с синагогами, ешивами, лавками и мастерскими возникали еврейские гимназии, библиотеки, театры и спортивные общества, издавались книги, выходили газеты. Авром Суцкевер учился сначала в хедере, затем в гимназии. Вступил в скаутскую организацию «Бин» («Пчела»), созданную исследователем идиша, известным еврейским филологом Максом Вайнрайхом. Как вольнослушатель посещал лекции в университете, серьёзно интересовался польской и русской литературой. Писать начал ещё в конце двадцатых, сперва на иврите, но вскоре перешёл на идиш и остался верен этому языку навсегда. Тогда же Суцкевер вступил в объединение еврейских литераторов и художников «Юнг-Вилне» («Молодое Вильно»).