Там, где ночуют звезды - [8]

Седьмое окошко. Шесть. Семь. И постучать к сестре Уршуле надо семь раз.

Медленно открывается свинцовая дверь.

Жёлтая испуганная свеча с восковым огоньком — пчёлы воскресли в своём жужжащем воске — плывёт по коридору в тонких, благородных пальцах испуганной и счастливой женщины, рисуя на красных прямоугольниках кирпича извилистую, водянистую дорожку.

Молодая женщина, его спасительница, в полупрозрачной, свободной ночной рубахе, легко движется, обернувшись назад, не сводя с гостя глаз, точь-в-точь русалка в жемчугах — резвится, играет, заманивает его в тёмные, сверкающие волны. А он, с мешком на спине, — рыболов с сетью…

Он оставляет мешок в нише коридора, и узкая дверь Уршулиной кельи, крышка дубового гроба, захлопывается у них за спиной.

— Коля, что с тобой? Ты больше на своего деда похож, чем на себя.

Коля, или Копл, как звали его дома, вытягивается на полу возле стены и волосатыми руками обхватывает голову, чтобы она не сбежала.

— Твоя правда, Уршуля, на деда стал похож, потому как вечная молодость вся у тебя.

Она приносит полотенце и узел с одеждой.

— Переоденься. Это твоё. Ты год назад тут оставил.

— Уршуля, который час?

— Второй.

— Спасибо, не стоит переодеваться. Через час двинусь дальше. Разве что стакан молока…

Когда Уршуля возвращается с молоком, Копл уже спит, скованный сладкими цепями.

Она берёт его обессиленные руки, обвивает ими свою голую шею и вытаскивает его, словно утопающего, на островок кровати.

Её губы, пряные, тёплые, прыгают по его костистому лицу, как птенцы, что ещё не умеют летать, по колючему кустарнику.

Ночная рубаха соскальзывает на пол, и солнечное тело Уршули согревает Копла, до костей промокшего под дождём.

— Коля, ты недавно снился мне. Ты один человек или вас двое? Нет, ты один. Только когда тебя нет, ты раздваиваешься.

Огонёк свечи — карлик с горящим горбом — всё глубже погружается в восковую могилу.

— Только когда тебя нет, ты раздваиваешься…

Дождь свинцовыми кулаками колотит в стекло.

Копл чувствует удар.

Резко открывает глаза.

Кто прижимается к нему? Кто высасывает яд из его ран? Он же может опоздать!

Копл освобождается от её солнечных чар и вскакивает с постели. Стремительно выбегает в коридор, приносит мешок бросает на кровать.

Уршуля с рыданиями падает ему в ноги:

— Мешок моих грехов!

— Нет, Уршуля, это не твои грехи. Посмотри, убедись сама.

В древнем, сером золоте коптящей свечи, среди красных кирпичных стен, молодая обнажённая женщина развязывает, глотая слёзы, мокрый, бугристый, как вспаханная земля, мешок, но вдруг он отбрасывает её от себя, словно бьёт электрическим током — и в келью ударяет трупный запах:

Мёртвый мальчик — расколотая статуя из голубого, прозрачного мрамора, волосы — лавровый венок на лбу, нижняя губа — положенный набок вопросительный знак — смотрит на двух людей из мешка, будто из могилы.

— Коля, кто это? Кто этот мёртвый ангел?

Он натягивает мешок на расколотую статую и говорит:

— Кто этот мёртвый ангел? Это Юлик, мой десятилетний друг. На дубе, в снежном гнезде, возле озера Нарочь я увидел замерзающего ребёнка. Его раны просвечивали сквозь снег, как здесь, в келье, молнии сквозь оконное стекло. У дуба кружил волк с зарезанной тенью. Едва я приблизился, он исчез, унеся тень в зубах.

Я снял ребёнка с дерева. Он был похож на замёрзшую сову. И представь себе, Уршуля, мы узнали друг друга: та, что плавала в моём теле, как иголка, была его сестрой. А знаешь, кто спас его в городе, до того как он убежал в лес? Не поверишь — гицель[4]! Когда толпа двуногих огней гналась за моим юным другом, гицель набросил ему на шею петлю и спрятал его в телеге между пойманными собаками. Найдя мальчика на дереве, я стал беречь его как зеницу ока.

Месяц назад, когда первые фиолетовые журавли протянули над лесом весеннюю улыбку, враг взял наших людей в подкову. Получилось, у нас лишь один выход: объединиться с людьми командира Чарногуза из леса на другом берегу Нарочи.

Была фосфорная лунная ночь.

Вереницей, как муравьи, мы тянемся по озёрному льду. Я несу Юлика на спине. Живую молитву. Сидя на дубе, он отморозил ноги. Бабкины снадобья мало помогли. Его и моё дыхание слились в одно. Нет, мы обменялись с ним дыханием.

Вдруг на середине озера из-за сугробов нам навстречу поднялся враг. Ночь, фиолетовый пожар, зажгла во льду наши лица. Я промыл глаза кровью, чтобы не затупились клинки снега и огня. Мои ноги обратились в зверей, и вот с живой молитвой на спине я бегу под градом пуль. Всё ближе, ближе ели на том берегу. И тут — волк, он брызжет зелёными искрами, держа свою тень в зубах. Он нагоняет нас и бросается на мальчика, который обвивает руками мою шею. Но в то самое мгновение — звучит, как история из Пятикнижия, — когда волк завис в воздухе, вражеская пуля пробила ему череп.

Через несколько дней после битвы — о ней написано в ледяном свитке — Юлик исчез. Как он сбежал, ведь он едва мог стоять на ногах? У меня нет ответа. Я долго искал его, пока не нашёл возле убитого волка.

Юлик оплакивал своего спасителя. Я не мог увести его оттуда.

— Это не волк, — твердил он, — это собака, собака!

Одна звезда защитила их обоих, когда гицель сжалился над ребёнком и спрятал его в телеге. Потом, вместе с освобождённой собакой, Юлик добрался до леса.