Там, где ночуют звезды - [9]

Ночью, когда Юлик уснул, прижавшись к заледенелой шкуре, я унёс собаку и закопал. Но мальчик всё всхлипывал:

— Я хочу к ней, она теперь на луне…

Он перестал есть. Только лёд глотал, пока сам в него не превратился. Заледенелый напев.

Скажи сама: разве я могу похоронить его на болоте? Бросить его останки в ржавую трясину? Целый месяц я носил своего мёртвого братика за спиной. Я хочу похоронить его в городе, где он родился. Уршуля, который час?

— Три.

— Не опоздал. Успею до рассвета.

— Коля, в городе войска. Товарищей повесили на Зелёном мосту.

— Дождь — лучше любой брони. Небесное воинство прогонит земное. У тебя найдётся лопата, небольшая?

Уршуля надевает одежду, которую Копл оставил в монастыре год назад. Приносит лопату и ставит возле кровати.

— Коля, небесная броня защитит нас обоих!

Копл забрасывает на спину мешок и, согнувшись под ношей, снова становится похож на черный полумесяц, тлеющий по краям. Уршуля отодвигает засов. И, прежде чем покинуть келью, стаскивает с кровати простыню и прячет под пальто.

Они уходят в дождь, и свеча — карлик с горящим горбом — провожает их на похороны последней восковой слезой.

Кипарисовая шкатулка

Он уже сам не помнит, кто доверил ему эту тайну. Может, сон.

Во сне карлик на проворных ножках прокрался к нему в душу через окошко, которое он забыл запереть изнутри, и поведал секрет.

А может, думает он, старик, который скрывается на кладбище в склепе и ждёт, что его пурпурная, как гроздь рябины, борода врастёт в землю и породнит его с мёртвыми, — прошамкал ему об этом беззубым ртом.

Или — он не может поклясться, что это не так — секрет выплакала ему на родном еврейском языке кукушка.

Он не помнит кто, но кто-то во время оно нашептал ему, что там-то и там-то, в колодце на Татарской улице спрятана кипарисовая шкатулка, а в ней — ценнейшие бриллианты, подобных которым нет на всём свете.

Огненный хвост войны ещё тащился через мёртвый город, будто гигантская доисторическая тварь.

Чёрные проёмы, где висели сгоревшие ворота, осаждались вязкими облаками, словно те спустились с неба отстраивать город…

Однажды ночью человек, надев бумажную одежду, которую он пошил себе из листов святых еврейских книг, отправился с кладбища на Татарскую улицу искать колодец.

Человек был один как перст, но рассказ о кипарисовой шкатулке согревал всё его существо.

Долго искать не пришлось. Луна блестящей плесенью облизывала стены колодца, а рядом лежал журавль, как виселица, преклонившая колени перед приговорённым.

Человек заглянул внутрь, но ничего не увидел, потому что его лицо затянуло паутиной, едва он склонился над зевом колодца.

Он сорвал с лица сеть паутины и бросил в колодец камень, чтобы по звуку падения определить глубину.

Камень ответил ему.

Тогда он вытащил из-за пазухи верёвку, обвязал ею крюк и, как трубочист в трубу, начал спускаться в колодец.

Вода оказалась чуть тёплой, как сердце только что умершего!

И лишь когда луна, как жемчужная горлица, со вздохом выпорхнула из колодца, человек отыскал под водой кипарисовую шкатулку и спрятал её за пазуху. И все кости его пели, пока он поднимался наверх. Над городом висела Денница, словно капля крови.

Человек нёсся по тлеющим головешкам, пока не достиг старого кладбища.

Сердце бешено колотилось, а глаза горели, как полевые маки, когда он взял обеими руками своё сокровище и поднёс к лицу.

И увидел — череп.

Череп цвета старого пергамента, с двумя удивлёнными глазницами и умной, живой улыбкой, смотрел на него в кладбищенских развалинах и — молчал…

— Череп, как звать тебя?

И когда крепко стиснутые зубы не разомкнулись, чтобы ответить, человек не выдержал и швырнул череп оземь, как Моисей скрижали.

Но тотчас подумал, что череп похож на его отца.

И человек покрыл поцелуями живую улыбку, а его обжигающие слёзы хлынули в пустые глазницы. На душе стало легко и спокойно, как в родном доме, и тёплый напев заиграл в его жилах.

Но вдруг в спину толкнула какая-то дикая сила:

— Нет, это не отец, он выглядел иначе.

Человек снова взял череп в ладони и взвыл, как побитый пёс:

— Как-звать-те-бя?

И услышал в ответ своё имя.

И почувствовал, что голова, которую он носит на плечах уже столько лет, — не его.

Тогда он надел на голову череп и, придерживая его обеими руками, в бумажной одежде, которую он пошил себе из листов святых еврейских книг, — пустился по мёртвому городу встречать Освобождение.

Бомка

После года темноты, выбравшись из канализации в освобождённый город, Бомка напоминал жителя Помпеи, которого лава облила расплавленными бриллиантами.

Его тонкие, прозрачные ноги, живые лапки дохлого паука, остановились в узком переулке — в чёрном гробу. И солнце налетело, как саранча.

Стены по обеим сторонам переулка — игрушки из детства.

Розовые, розовые в розовом мире.

Кто-то шевельнулся у него на плече. Он повернул голову — мышка.

— А, это ты, соскучилась по Бомке? Видно, в канализации не осталось никого, кто спел бы тебе песенку? Ну, мы и здесь будем добрыми друзьями. Ты только посмотри, какие розовые стены! Откуда этот розовый цвет?..

Бомка погладил её, серенькую, что забралась к нему на плечо. И вспомнил, как он когда-то так же ласкал свою Блимеле.