Там, где бежит Сукпай - [9]

— Анана-анана[24],— протяжно, нараспев, как всегда, когда рассказывалась какая-нибудь давнишняя история, начал он, — это было, когда у нас со старухой родился самый первый ребенок. Мы кочевали на Болинку-биоса. Ночью пожар пришел. С вершины Сукпая через горы перевалил к нам. Все зашумело, затрещало кругом. Как зверь, перебрасывался с сопки на сопку огонь. Мы спасались в воде. Опрокинули бат, чтобы не сгореть, и сидели под батом. Звери тоже стояли в реке. Сукпай стал горячий. Рыбы подохло много. Тайга две недели горела. Только пни остались и пепел. Много зверей погибло. Хорошо, что дожди пошли, погасили пожар. Да, страшное дело было! Говорят, схя[25] принес нам тогда несчастье, огонь пустил.

Много лет спустя я узнал, что действительно виновниками пожара, опустошившего на сотни километров тайгу, были японцы, работавшие на рыбных концессиях. Это они подожгли тайгу на морском побережье. Оттуда огонь пришел на Сукпай.

Можно и теперь определить по березе, когда это было. Береза всегда после пожара первая поселяется в лесу. Я насчитал у нее пятьдесят с лишним сучков.

СОРОДИЧИ

Куда это мы едем опять? Снова кочуем всей семьей. На двух батах спускаемся вниз по Сукпаю. Бабушка гребет веслом, сидя на корме, дед впереди. При каждом опасном повороте, где встречаются каменные заломы и наш бат, качнувшись, стремительно падает вниз, бабушка вскрикивает:

— Ну ты, филин слепой, смотри хорошенько!

Дедушка молчит, будто совсем не слышит ее, спокойно отталкивает лодку шестом. Мой игрушечный бат, привязанный на веревке, тащится следом за ними через перекаты, мимо заломов и карчей.

— Куда мы едем? — спрашиваю у бабушки.

— К сородичам едем, сынок. Вот сейчас выйдем на Хор, повернем влево и увидим юрты.

С каждым новым перекатом мы словно падаем под гору. Когда сукпайская волна вынесла нас на большую реку, я увидел широкую долину, справа окаймленную цепью скалистых гор, слева — густым лесом. Синяя просторная даль открылась впереди. Хорская вода глубока и прозрачна. Так вот где живут наши сородичи! Дым от костров струится над лесом. Первый раз в жизни я вижу сразу несколько юрт, возле которых толпится народ. Громко лают собаки. Отовсюду слышатся голоса:

— Никида эмэктэ?[26]

— Сукпайские люди приехали. На берегу становится шумно.

— Как живете? — спрашивает кто-то.

— Ничего живем, — отвечает отец. — Немножко голодаем. Вода унесла нашу юрту, все погибло.

В толпе я замечаю одного человека. Медленно продвигаясь, он идет, заложив руки на спину, важно курит длинную трубку. Это старшинка Чингиса Кимонко. На нем красивый халат, подпоясанный кожаным поясом. Сбоку торчат два ножа. Сам он низкого роста, но крепкого телосложения. Лицо у него круглое, как луна. Голова почти совсем лысая, только на висках щетинится седина. Усы острижены коротко, на подбородке жиденький пучок волос.

— Багдыфи! — говорит он моему дедушке и становится перед ним на колени.

Дедушка поднимает его:

— Вставай!

Они обнялись. Я понял, что при встрече сородичи именно так и делают: перед старшими по возрасту становятся на колени. В следующую минуту у ног Чингисы очутился мой отец. Чингиса поднял его и поцеловал. Потом отец шепнул мне на ухо:

— Поклонись этому дедушке.

Я проделал то же самое, что и отец, но, по-видимому, гораздо усерднее, так как несколько раз стукнулся лбом о камни.

Чингиса засмеялся:

— Встань, парень! Хорошо. Быстрее расти. Надо наш род защищать. Будешь с Кялундзюгами драться, как я. Вот смотри! — Он провел перед моим лицом рукой с изуродованными пальцами. — Видишь! Это я закон Кимонко защищал. А это видишь? — наклоняя голову и сверкнув лысиной, на которой багровел шрам, продолжал Чингиса, — тоже закон Кимонко защищал. Дрался с Кялундзюгами. Палками били, когда слово не помогло. Запомни, бата, Кимонко — это одна сторона, одни законы. Кялундзюга — другая сторона, другие законы.

Мне стало как-то не по себе. Лицо Чингисы показалось чужим, неприятным. Зачем он говорит это? Неужели большие люди тоже дерутся? Я хотел бежать. Но тут Чингиса подвел ко мне мальчика и сказал:

— Это Кяундзя. Будьте друзьями.

Кяундзя был чуть пониже меня ростом. В рваном халате, босиком, он стоял, оглядывая меня с головы до ног так, словно испытывал, гожусь ли в товарищи. Когда все направились в юрту Чингисы, Кяундзя исчез. А мне так хотелось побегать с ним по берегу, показать свою острогу — ведь с тех пор, как заболел Канси, не с кем стало промышлять хариусов.

В юрте Чингисы было просторно. Развешанные всюду палки с блестящими железными наконечниками, лук и стрелы напомнили мне речь старшинки на берегу. По-видимому, он всегда держал оружие наготове. Так много незнакомых людей здесь, что я не знаю, где спрятаться. Все время стараюсь держаться за спиной отца. Все наперебой делятся новостями.

Только одна женщина, совсем еще молодая, ни с кем не разговаривает, сидит, скрестив ноги, на берестяной подстилке, вышивает. Она одета в шелковую тэгу темно-красного цвета. В ушах и в носу у нее блестят серебряные серьги, На руках, чуть повыше запястья — браслеты. Густые черные волосы собраны в две косы, опутанные красной тесьмой.