Там, где бежит Сукпай - [7]

— Двадцать лет охочусь на кабаргу и ни разу не поймал, — рассказывает меж тем старик, — рассердилась на меня, что ли… Сейчас, наверное, поймаем. Поглядим, есть ли у тебя счастье, бата…

Мы вернулись домой поздно вечером. Я растянулся у костра и уснул с лепешкой в руке. Прошло четыре дня, и мы снова отправились с дедом в тайгу. Около сваленной пихты, тут и там, на снегу виднелись пятна крови. Все самострелы упали.

— Вот и первая твоя добыча, — обрадовался дед, вы свобождая одну за другой жертвы ловушки. Их оказалось четыре. Все были самцами. Это особенно радовало старика: теперь он имеет дорогое лекарство, которое можно обменять у купцов на чумизу.

Дома около юрты нас встретил отец. Он только что вернулся с соболевки и еще не успел отвязать с нарты поклажу. Дядя Ангирча тоже ходил с ним на охоту. Увидев нашу добычу, отец просиял:

— Ого! Кабарга есть, — воскликнул он, похлопывая меня по плечу. — Молодец!

Раскурив трубку, Ангирча протянул ее мне в знак товарищества. Я закашлялся и вернул трубку дяде, задыхаясь от дыма. Все засмеялись. В юрте стало шумно, как на празднике. Еще бы! Охотники принесли немалую добычу. Отец убил восемь соболей, Ангирча — одиннадцать. Только есть все равно было нечего, и праздник закончился «зактой» без лепешек, для которых уже не оставалось муки.

Прошло несколько дней. К своей первой добыче я добавил еще трех колонков и рысь. Однажды перед вечером мы услышали громкий лай чужих собак. Отец распахнул дверь юрты, за ним последовал дед. Я тоже выскочил на улицу, Что такое? Назнакомые люди идут к нам. Кто это мчится по реке на нартах, оставляя позади снежный вихрь? Семь собак в упряжке. У каждой собаки на шее красная лента. Гремят колокольчики.

— Торговец едет, — переглядываются дедушка с отцом. — Ли Цзоу.

Бабушка боится. Она прячет подальше копье, котлы и посуду. Ведь купец обязательно будет просить пушнину. Если ему откажут, он отберет все, что принесли таежным людям другие купцы когда-то.

Высокий и толстый, в длинном черном халате купец вваливается в юрту и отвешивает низкий поклон, говоря по-удэгейски:

— Багдыфи![20]

У него большая сумка. Он сбрасывает ее с плеч, садится поближе к костру, долго роется в сумке, расспрашивая между тем об охоте. Я сижу за спиной бабушки и вижу, как он достает белые пампушки одну за другой. Звонко причмокивая губами, ест. Заметив меня, бросает мне одну пампушку и продолжает рассказывать новости. Отец и дедушка сидят возле него. Банчок с водкой переходит из рук в руки.

— Русские деньги сейчас ничего не стоят, — говорит купец, — в России война. Германцы хотят забрать русское государство.

Кто такие русские, кто такие германцы — я не знаю и ничего не понимаю.

— Если у вас есть пушнина, отдайте мне, — говорит Ли Цзоу. Мышиные глазки его скользят по стенам нашей юрты. Он прищуривается, и я снова прячусь за бабушку. Торговец продолжает говорить сладковатым, писклявым голосом: — Я дам вам муку для лепешек, вино, товары. Деньги что? Их можно в костер бросить.

Купец скривился и действительно бросил в костер одну бумажку, достав ее из-за пазухи.

Дедушка и отец совсем опьянели. Достают шкуры соболей. Отдают купцу одну кабаргу, другую, третью. Все, даже мои, колонки очутились на коленях у Ли Цзоу. Он повеселел. Поглаживая рукой меха, рассказывает какие-то смешные истории, и от хохота сотрясается его грузное тело. Рано утром он покинул нашу юрту, оставив в ней горький едучий запах опиума, одну серебряную монету и свой адрес.

Весной, когда вскрылись реки, отец решил отправиться в город к Ли Цзоу. Он взял с собой Ангирчу. Самый большой бат должен был вместить все, что пообещал купец. Вся семья вышла на берег провожать их в далекую дорогу. Дедушка принес новые шесты и весло. Бат столкнули на воду, и шумные волны Сукпая ударились о его борта. Я долго смотрел, как удалялся вниз по реке бат, на котором отец должен был привезти муку, чумизу, красивую материю для халатов и, может быть, еще что-нибудь хорошее. Что именно — я не знал.

Мы ждали их целый месяц. В юрте было голодно. Бабушка уже не раз обкуривала багульником свои севохи[21]. Просила удачи. Лет двадцать она хранила кусочки сушеной морской рыбы для молитвы.

— Кушай, бата, — сказала она однажды, подавая их мне.

Река разливалась с каждым днем все больше и больше, Нигде нельзя было увидеть ни одной, даже маленькой, рыбы. Напрасно дедушка брал в руки острогу. Мы голодали. Я каждый день долго просиживал на берегу, смотрел вниз, но отца с Ангирчей все не было.

Как-то бабушка подошла ко мне с печалью в глазах, потому что я так громко просил есть, что голос мой, наверное, разрывал стены юрты.

— Я принесла тебе вот это, — сказала бабушка, протянув мне кусочек пожелтевшего жира из груди сохатого. — Кушай.

— Как? Разве можно?

Я помню, как бабушка прятала его для молитвы и предупреждала:

— Кто покушает, у того рот скривится.

И вдруг… Я испуганно смотрю то на бабушку, то на этот кусочек сала.

— Можно, кушай, не бойся, — говорит бабушка, и глаза ее увлажняются.

Отец возвращался по большой воде. Мы все беспокоились, что трудно будет подняться с грузом по Сукпаю. Каждый день ждали, выходили встречать, прислушивались — не обрадует ли нас песня Ангирчи. Я заметил бат еще издали и хотел помчаться навстречу в оморочке. Но мать удержала меня: