Там, где бежит Сукпай - [6]

— Закон не позволяет этого. Не будь ты сумасшедшим, мальчишка, не навлекли беду на всех нас. Нельзя!

Я уткнулся еще глубже в тряпье и ревел до тех пор, пока не уснул. Дни потянулись за днями. Большая буря пронеслась над тайгой, оголила деревья. Белый иней по утрам покрывал землю. Собаки скулили от холода, и отец впускал их в юрту. Я думал о матери. Она пришла через несколько дней, похудевшая от страданий. Под полой халата принесла новорожденного. Это был мой младший братишка.

В те дни мать долго не вставала с постели. Дедушка устроил камланье, чтобы вылечить ее. Но ничто не помогало. Тогда отец заявил, что нужно перебраться на новое место, пока Сукпай не покрылся льдом.

Мы спустились вниз по реке, на двух батах перевезли все наше имущество. Хмурый осенний лес осветился пламенем большого костра. Всю ночь мы таскали сухие валежины, а днем собирали на заломе старую кору ивы, чтобы построить юрту. Я раздобыл у бабушки лепешек из черемухи для матери. Она взяла их и улыбнулась, погладив меня по голове:

— Хорошее сердце носишь ты в груди, сынок.

В глазах ее сверкнули слезы.

МОЯ ДОБЫЧА

Мы зимовали возле устья Сукпая. Наша юрта стояла под большой елью. Она была построена из корья. Кругом светились щели, и сквозь них я часто смотрел, как вороны перелетают с дерева на дерево.

Одинокая юрта наша была холодная. Ночью в дымовое отверстие наверху можно было увидеть звезды. Посредине юрты всегда горел костер. Утром бабушка вставала раньше всех и подкладывала в костер палки. Дрожа от холода, она раздувала пламя.

Я помню, как сейчас, ее худые, морщинистые руки, протянутые к огню. Она стоит над костром, греет свой рваный халат и тихонько напевает:

Мальчик, мальчик, я грею одежду твою,

Поднимайся скорей, вставай!

Слышишь, кукши на ветках давно поют.

Бери халат, надевай.

Мальчик, мальчик, я грею одежду твою,

Мышка топчет тебя, не зевай!

Видишь, зайцы по снегу давно снуют,

Вставай скорее, вставай!

Как холодно… Быстро вскакиваю, одеваюсь. Натягиваю на ноги унты. Все уже встали. Мать разливает в чашки закту — суп из юколы, нарезанной мелкими кусочками. Я тоже беру чашку.

— Ну, бата, — говорит мне дедушка, едва мы опустошили чашки, — собирайся со мной на охоту. Га!

Первый раз в жизни я надеваю охотничью одежду. Бабушка еще летом сшила мне халат из лосиной кожи и такие же штаны «хэйги», как у взрослых охотников, и даже наколенники, чтобы не холодно было, если придется стрелять с колена. Теперь она помогает мне одеваться, говоря при этом торжественно:

— Учись стрелять зверя. Будешь поддерживать пламя нашего костра, когда мы, одряхлев, сядем за спиною сильных.

И вот я уже стою на лыжах, ослепленный сиянием снега. Белое головное покрывало — «помпу», расшитое узорами, опускается с шапки до самых плеч, концы его слегка развевает ветер. Я с нетерпением поглядываю на дверь юрты. Что-то долго там возится дедушка, собирая свои самострелы. Наконец-то! Деревянная котомка — «ханами», в которой хранятся самострелы, всегда у охотника за спиной. Дедушка поправляет на поясе птицу из дерева. Неужели она, действительно, оберегает его от боли в спине, эта птица?

— Га, — тихо говорит дедушка, сразу обогнав меня широким шагом.

Оказывается, сзади идти не очень весело. Дедушка легко огибает стволы деревьев, скрывается где-то в зарослях ельника и почти совсем не оглядывается. Мне приходится догонять его, я тороплюсь и нередко, запнувшись, падаю, потом поднимаюсь и снова бегу. Ветер все сильнее и сильнее раскачивает надо мной вершины деревьев. Гул стоит в вышине, и оттуда все время сыплется снег. Громкие удары оглашают тайгу, как выстрелы, один за другим: — Р-раз! Еще раз!

— Дедушка, подожди-и…

Поравнявшись с ним, я спрашиваю: кто может быть здесь еще, кроме нас, откуда этот шум? Дедушка смеется:

— Боишься? Не бойся, бата, — успокаивает старик, — это мороз стреляет. Деревья трещат. Видишь, как холодно сегодня?

Полдня мы шли без тропы глухой лесной чащей и молчали, пока не выбрались на белую ленту замерзшего ключа,

— Можешь теперь вперед шагать, прямо по ключу, до самой его вершины, — проговорил дедушка, тяжело дыша. Только сейчас я заметил, как он устал, бедняга. Однако, не задумываясь, я побежал вперед, подгоняемый порывами ветра. Бежал до тех пор, пока не услышал позади далекий зов деда:

— Элэ! Элэ![19]

Он прошел несколько шагов в глубину леса и стал рубить пихту. Делал он это очень ловко. Я засмотрелся. Вот-вот упадет дерево. Оно уже пошатнулось. Длинные космы мха, повисшие на ветвях, растрепались от ветра. Глядя на падающее дерево, дедушка отбежал прочь.

— Кабарга! — вдруг закричал он изо всех сил. — Я разрушил бабушкин амбар, иди в гости!

Кабарга любит этот мох, который так похож на бабушкины волосы — «мамаса нюктани». Мы начинаем протаптывать тропинки вокруг сваленного дерева. Ставим самострелы. Дедушка заставляет меня привязывать длинные волосяные нитки к стволам берез, а сам, предварительно измерив расстояние от земли на высоте локтя, пробует, хорошо ли натянуты нити.

— Теперь стрела попадет кабарге прямо в бок, — говорит он, немного ослабив нити. — Дело это требует большой осторожности. Хорошо привяжешь нитку — успех будет, не сумеешь привязать как следует — зверь мимо пройдет.