Там, где бежит Сукпай - [23]

— Все побережье занято белыми, — говорил он, — здесь белые, здесь японцы. Нам нужно попасть в Хабаровск. Через Владивосток нельзя. Можно только по тайге через перевал. Вот эта голубая лента — Амур. Видишь? А эти зеленые пятна — тайга. Мы сейчас находимся вот здесь. Как попасть туда? Мне говорили, что можно через Хор. А ты ведь хорский. Можешь ли ты быть нашим проводником.

Я согласился. Поход был назначен через два дня, как только вернутся из Усть-Самарги удэгейцы, посланные туда за продуктами. Пока партизаны ожидали батчиков с продуктами, я ловил рыбу. Они сами варили уху, расположившись у костра, беседовали. Взглянув как-то на мою берданку, командир рассмеялся:

— Русскую винтовку видел? — спросил он.

— Нет.

— Пойдем со мной.

Он взял винтовку и повел меня в лес. Там, пристроившись около пня, он выстрелил в ствол дальнего дерева и пробил его насквозь.

— Видишь, как бьет! Можно кабанов стрелять далеко. А сейчас каждую пулю беречь надо. Разрешаю тебе выстрелить один раз.

На следующий день вернулись батчики. Они привезли продовольствие и тревожную весть. Белые заняли Усть-Самаргу. Но из бухты Ольги пришли партизаны, вступили в бой. Им нужна помощь.

Было решено присоединиться к ольгинским партизанам. И вот вечером мы спустили на воду баты. Вместо хорской тайги я увидел бой на морском побережье.

Я не понимал тогда, что значит — «ударить с тыла», но когда командир повторил это несколько раз, мне захотелось идти с ним рядом, с оружием в руках. Но меня оставили на берегу до особого распоряжения. Несколько дней подряд я почти не сходил со своей оморочки. Под пулями возил партизанам боевые припасы, продовольствие. Но самый тяжелый путь мне достался, когда принесли раненого командира. Я перевез его на наш берег и вспомнил, что отсюда совсем недалеко до той избы, где весной нас встречала женщина. Может быть, она захочет увидеть его? С этой мыслью я пустился бежать на край деревни через кусты. Канчуга, уже знавший в чем дело, предупредил:

— Даю тебе времени столько, сколько потребуется, чтобы выкурить одну трубку.

Однако бежал я напрасно. На месте знакомой избы я увидел пепелище.

Мы отвезли Александра Петровича в санитарный лагерь. Это был тяжелый день. Но скоро я увидел, как красные знамена поднялись в воздухе, и далеко вокруг прокатилось победное «ура».

Я вспомнил об этом спустя несколько лет на Сукпае. Песня звенела в моей душе так же, как звенит Сукпай, когда сбросит с себя тяжелые льды и мчится вдаль, раскидывая заломы и камни.

Он шел по тайге звериной тропой,

Переваливал через горы,

Ветер, слетавший с высоких берез,

Трепал его кудри.

Веселая речка в лесной глуши,

Сверкающая на солнце,

Была его верным проводником

До самого моря.

Он шел, на ружье опираясь слегка,

Перешагивал через валежины,

Потом огляделся и сел отдохнуть

У серого камня.

А здесь смуглолицая дочь лесов

Ягоды собирала

И вдруг увидала на берегу

Русского человека.

Она подошла к нему не спеша,

Поклонилась пугливо,

Поставила молча к его ногам

Чумашку с брусникой.

Он руку девушке протянул,

Сестрой ее называя.

В глазах у него голубая волна

Как будто качнулась.

— Я только что вышел из боя, сестра.

Мой путь еще очень трудный,

Узнать бы какая тропа доведет

Скорее до моря,

Там ждут меня боевые друзья,

Красные партизаны.

Скажи, какая тропинка ведет

Короче до моря.

Она указала ему тропу,

А он открыл ей дорогу.

Светлую, как солнечный луч,

Дорогу к счастью!

КРАСНОЕ ЗНАМЯ

Родина дедов, отцов — Сукпай-река! Дедами открытая, исхоженная зверьем, птичьим свистом обласканная, долина шумного Хора! Взгорблена ты сопками, покрыта лесами, родная, близкая сердцу земля! Сколько троп сохатиных, сколько медвежьих следов хранят здесь глухие лесные распадки! В светлой воде твоих рек много рыбы гуляет.

Но случилось так, что в родной стороне стало страшно жить лесному человеку. На охотничьих тропинках, как ягода-брусника, закраснели капли крови. Чужие люди из-за моря пришли к нам в тайгу. Они караулили охотников, притаившись в зарослях. Они стояли возле юрт с ружьями. Они говорили по-своему: «Аната»…[47] В темных лесах было мрачно и холодно, как в расщелинах скал, где не бывает цветов.

Так шли годы. Так пробежало детство мое, обожженное светом костров, горечью дыма и слез. Так пришла моя юность, опаленная первым пожаром войны, светлым заревом над лесами. Возвратившись с морского побережья домой, я мчался в оморочке по Сукпаю, ходил по Хору, пил с весла кипучую воду, разговаривая с птицами, дразнил свистком кабаргу. Над Хором белел туман. В тумане кружились орлы. Солнце медленно поднималось над темнеющей гривой лесов. Как же это вышло, что в родной стороне стало страшно жить лесному человеку?

Был злодей Магади-Мафа. Но его не стало. Вместо Магади появились чужие купцы. Говорят, что когда убиваешь одну змею, надо ждать, что придут другие. На таежных тропинках стояла смерть. Люди гибли от болезней. Люди боялись людей. Соболиные меха уплывали из рук, как вода через невод. Под шаманский бубен плясало горе. Все, что добывали охотники, приходилось отдавать купцам. Старики говорили:

— Мы сейчас, как ленки. Когда таймень хочет проглотить ленка, он обдирает с него чешую.