Там, где бежит Сукпай - [21]

— Какое страшное небо, — говорит она. — Это русские воюют. Люди гибнут. Кровь их, как пар, поднимается высоко и стынет в небе…

— Хорошо, что мы ничего не видим. Живем далеко, — рассуждает отец.

А мне надоело жить без людей. Стал бы на лыжи и ушел через перевалы туда, где горит по ночам зарево. Неужели так будет всегда? У меня уже есть невеста, я ее ни разу еще не видел, но придет время, и она станет моей женой. Мы будем кочевать так же, как наши отцы и деды, прятаться в лесах от купцов, караулить зверя. Так же вот, как сейчас, голодать будем, если не заготовим мяса.

В ту зиму у нас ничего не было, кроме юколы. Питались одной рыбой. Три раза отец ходил на медведя и возвращался ни с чем. Бураны заметают следы. От мороза деревья трещат и раскалываются. То ветры подуют, то густые туманы заволокут все вокруг так, что видны лишь ближние деревья возле юрты, на которых висят медвежьи черепа.

Мы очень удивились, когда однажды в пургу к нам за-брели охотники. Они вошли в юрту, седые от инея. Ледяные сосульки свисали у них с усов, сверкали на высоких воротниках меховых тужурок. Несмотря на усталость, они весело приветствовали нас на языке Яту:

— Батькафу![45]

— Саавафа вааванду![46]

Отряхнув с себя снег» нанайцы с жадностью взялись за трубки, так как на морозе не закуривали, шли быстро, берегли время.

— Откуда идете?

Бабушка знает по-нанайски, поэтому она легко говорила с ними, переводя их речь отцу.

Низенький, коренастый нанаец с обмороженными щеками, Бельды Ингену, сидя на корточках у костра и не выпуская изо рта трубку, рассказывал о том, что делается на Амуре. Я понял: война совсем близко. Японцы пришли на Амур и хотят завладеть амурской землей.

В то время я представлял себе японцев так, как у нас говорится в старинной сказке. А в сказке говорится так. Жила на свете обезьяна. Никого у нее не было. Обезьяна искала себе жениха, но никак не могла найти. Пошла на море и утопилась. На дне морском ее нашел дракон. Они поженились, наплодили много детей. Дети вылезли из воды, поселились на острове и стали жить. Так появились японцы,

И вот теперь они пришли на Амур. Жгут дома, расстреливают людей. Белые им помогают. Трудно приходится красным, которых называют — большевики, но они защищаются крепко, ничего не боятся. Весь народ идет за ними. Скоро большевики прогонят японцев, тогда хорошо будет жить. Нгандугу и нани станут равными. Сами будут начальниками.

— Вашего Магади уже нет, — сообщили нанайцы. — Магади кончили… Теперь байту платить не надо. Прятатьcя тоже незачем.

Мы смотрим на Бельды Ингену так, будто он принес к нам в юрту праздник. Но как встречать этот праздник — никто не знает. Отец внимательно слушает, по нескольку раз переспрашивая, о чем говорит Ингену. Бабушка одобрительно кивает головой, улыбается. А мне Ингену представляется героем. Ведь он ходил с русскими партизанами по тайге, был проводником. Многие нанайцы отдали красным партизанам свои нарты с собаками, шили для них меховую одежду, кормили их мясом и рыбой. Ингену пришел сюда сейчас не затем, чтоб убить соболя. На Сукпае хорошие места для охоты. Здесь он добудет мясо для партизан.

— Нет ли у вас получше ремней? Лыжи совсем ослабли, — обратился он к бабушке.

Бабушка достала кусок кожи и сама сделала для него ремни, приготовила из бересты хорошие футляры для спичек, из сухих сохатиных жил свила крепкие нитки на случай, если в дороге придется что-нибудь починить.

Нанайцы пробыли у нас сутки, пережидая пургу. Они поделились с нами амурской рыбой, оставили банку рыбьего жира и ушли в сопки.

После этого несколько ночей подряд я видел сны, похожие на сказку. Незнакомая женщина вела меня куда-то через пылающий пожаром лес, и я летел вместе с ней на крыльях, касаясь облаков. Помню, я рассказал об этом бабушке. Она встревожилась:

— О, Джанси, не к добру это! Такие сны могут сбываться через несколько лет.

Как давно это было! Сны, уводившие меня к берегам неизвестных рек, в мир моей неясной и пугливой мечты о другой жизни, становились явью.

«БАГДЫФИ, ЛУСА!»

В том же году зимой мы всем семейством перевалили через Сихотэ-Алинь к морю, на Самаргу. Может быть, мой отец и не собрался бы так скоро, но пришел его брат Цала из низовий Хора и сказал:

— Идемте к морю. Внизу стало шумно. Стрельба идет.

От него мы узнали, что братья Кялундзюга Чауна и Даверий стали проводниками у партизан. Около Юмо они сделали партизанский продовольственный склад и теперь заготовляют мясо. Русские обещают хорошую жизнь. Они говорят, что скоро мы уже не будем жить в юртах. У нас будут дома такие же, как у русских. Все узнают грамоту. Книги читать научимся. Товаров всяких много получим.

— Охотиться-то можно будет? — осведомился отец.

По его лицу блуждала рассеянная улыбка.

Я внимательно слушал весь разговор. Почему же Цала пришел к нам и. зовет отца на море, когда лучше было бы спуститься сейчас вниз по Хору, туда, где работают Чауна и Даверий? Но мы ушли к морю.

Отец стремился подальше от войны, а здесь она оказалась рядом с нами. В маленьком стойбище Акза на берегу Самарги мы поставили балаган. Цала и раньше часто бывал на морском побережье, встречался с русскими. Он хорошо понимал их язык. Первые русские слова я узнал от него. Весной, когда таймени мечут икру, мы отправились вниз по реке рыбачить. И вот я впервые увидел море. Огромное и пустынное, оно показалось мне страшным. Наши баты не годятся для морской волны. Морская волна невеселая, поднимается из глубины и ворчит, как большой зверь. Соблюдая старинный обычай, я зачерпнул горсть воды, выпил и долго сплевывал горечь. Так вот какое оно, это море! Здесь жили когда-то предки мои. Сюда ходили удэ за ракушками, чтобы украсить ими халаты женщин. Море пробудило в моей душе тоску по скупайской долине.