Там, где бежит Сукпай - [22]

В селении Усть-Самарга было много русских. Мы расположились на песчаной косе у самого берега. Отсюда хорошо было видно деревенскую улицу с домами, совсем не похожими на наши юрты. По утрам слышно, как поют петухи. Русские дети часто приходят на берег и смотрят, как мы разделываем свежую рыбу, едим талу.

Однажды рано утром, когда все еще спали, я вышел из балагана, чтобы развести костер. Перед восходом солнца розовый свет переливается на мелкой волне, скользит по камням. Первые птицы взмахнули крыльями и понеслись над рекой. Я огляделся вокруг. На противоположном берегу стоял человек. В тишине я услышал его негромкий голос и, хотя не разобрал ни единого слова, но понял его просьбу по взмаху руки.

Не раздумывая, я отвязал свой бат, столкнул его на воду и пошел прямо по направлению к незнакомцу.

— Перевези меня скорее, — сказал он ласково, едва я приблизился к нему настолько, что мог рассмотреть его одежду — выцветшую гимнастерку, матерчатые брюки, заправленные в сапоги. У него были большие глаза, светлые, как река. Я разглядел их потом, когда мы стояли с ним рядом и, разговаривая, пытались понять друг друга. Худые, впалые щеки, небритое лицо, изорванная одежда — все говорило о том, что человек этот давно не видел домашнего очага.

— Идемте со мной, — предложил он.

Я знал только несколько русских слов, но все-таки понял, что он беспокоится — нет ли в деревне вооруженных людей. По-видимому, боялся — как бы его не заметили. Мы шли по кустам без тропы, мимо огородов. Как жаль, что я не могу ничего объяснить ему. Я никого здесь не знаю, пришел сюда несколько дней назад вместе с отцом, чтобы не умереть с голоду. Но сказать это русскому не умею.

Он ни о чем не расспрашивал больше, увлекая меня за собой на край деревни. Не знаю почему, но я верил, что ничего плохого со мной не случится, и следовал по его пятам, не понимая, куда и зачем. Мы остановились перед дверью самой последней избы. После того, как он стукнул в дверь четыре раза, послышались чьи-то шаги. Нам открыла женщина. Она вскрикнула, обхватив его шею руками:

— Саша! Сашенька!

Они осыпали друг друга поцелуями. Потом откуда-то из-за печки вышел седой старик. Обнимая гостя, заплакал. Я стоял у порога с бьющимся сердцем.

— Кто это? — указывая на меня, спросила женщина.

Меня усадили за стол, напоили чаем. Когда я, собрался уходить домой, гость, которого назвали Сашей, попросил, чтобы ночью я снова переправил его на тот берег. В благодарность он набил мои карманы конфетами, а женщина подарила белого хлеба. Я шел оттуда с таким чувством, как будто меня поднимали мягкие и теплые волны.

В эту ночь я не стал лучить рыбу. Сославшись на боль в ногах, сидел на берегу в ожидании. Русский пришел в полночь. Он назвал меня по имени и сказал, что очень торопится. Я перевез его на ту сторону реки. Мы простились с ним, протянув друг другу руки.

С тех пор прошло много дней.

Опять перед глазами дымные юрты стойбища Акза. Снова голодная жизнь. Отец ушел на охоту в горы. Он хотел запастись сушеным мясом, чтобы зимой вернуться на Сукпай. Теперь семья ожидала талу только моего улова. Осенью я наловил рыбы столько, что мы уже не чувствовали голода. По вечерам к нашему костру приходили молодые удэгейцы из соседних юрт. Говорили об охоте, жаловались на плохие берданки, с которыми стало трудно ходить в тайгу. Двоюродная сестра моя, сидевшая рядом со мной, готовила ужин.

— О, — сказала она, — я видела вчера настоящее оружие! Луса показывал мне винтовку.

Оказывается, вчера, когда она ходила в сопки за ягодами, ей повстречался русский человек. Он спрашивал у нее, как скорее можно пройти к морю. Она указала тропинку.

— На морском побережье теперь белые с красными воюют, — заметил один молодой удэгеец недавно приехавший из бухты Ольги.

Я вспомнил, как мы с Кяундзей когда-то устраивали бой на косе, собирая белые и красные камни. Теперь это уже была не игра.

Как-то вечером в нашей юрте появился незнакомый удэгеец. Он приплыл из стойбища Хулими на оморочке, что-бы сказать мне новость:

— Тебя вызывают партизаны. Завтра же постарайся спуститься вниз.

Мать заплакала, а бабушка, собирая мне котомку в дорогу, сказала:

— Что поделаешь? Когда люди просят, надо идти.

Я видел, как дрожали ее худые, морщинистые руки. Она завязала котомку и пошла со мной на косу, где стояла моя оморочка.

— Не поднимай оружие на человека до тех пор, пока не увидишь, что на тебя глядит пуля, — говорила бабушка.

— Хорошо ходи! — кричала мать вслед.

— Пусть ноги носят тебя до старости!

Я сел в оморочку, последний раз оглянувшись, помахал рукой. Когда передо мной замелькали юрты стойбища Хулими, я почувствовал волнение.

Партизанский штаб размещался в большой юрте старого Лигену Канчуги. Едва я приблизился к юрте, оттуда мне навстречу стали выходить один за другим люди, шумно разговаривая.

— Проходи, — сказали мне, указывая на дверь.

В юрте был только один человек. Он поднял на меня большие светлые глаза. Я узнал его.

— Багдыфи, луса!

— Здравствуй, товарищ! — ответил он, улыбнувшись. — Вот мы и встретились. Садись.

Через несколько минут явился младший сын Канчуги, понимавший по-русски. С его помощью я узнал, зачем меня вызывали партизаны. Командир развернул передо мной карту.