Талисман Авиценны - [8]

Я клянусь, Джузджани, той звездой, что до солнца не меркнет,—

Будет он долголетним, а может быть, станет бессмертным.

Наконец я пойму до конца человечью натуру…

Вот одну еще только осталось сплести мне текстуру.

Он уснул, и он выспится нынче на славу —

Отоспит мои самые первые вещие травы.

Джузджани, я как будто до сути всего доискался.

Вымой руки. Идем. Помоги приготовить лекарство.

Что за шум, Джузджани? Пусть ничто не мешает больному!

Джузджани

Я не знаю, учитель. Но шум приближается к дому.

Я бегу…

Ибн Сина

Стук копыт. Лязг железа жестокий и дикий…

Крики боли и ярости неутолимые крики…

Нет покоя на свете, стяжатели рыщут повсюду…

Джузджани

Да, учитель. На улице люди султана Махмуда.

Все узнал я, — пока хоть на миг нас беда миновала,

Сзади дома в пески уведет нас пролом из дувала.

Проводник уже поднял верблюдов. Учитель, скорее!

Ибн Сина

Не пойду никуда. Ждет меня мой старик. На заре я

Травы дам ему…

Джузджани

                   Шутишь! Ну вот, на колени я встану.

Я тебя не оставлю, не выдам на милость султану!

Ибн Сина

Так всегда, только смерть начинаю я класть на лопатки,

Надо все покидать и куда-то бежать без оглядки.

Если скроюсь — я лжец. Разве этот мне путь предначертан?

Джузджани

Он не знает еще, что ты мог его сделать бессмертным.

Ибн Сина

О ничтожные люди! Сжигайте жилища! Кричите!

Джузджани

Мы вернемся. Мы завтра вернемся. Ты слышишь, учитель…

ПРОЩАНЬЕ С СУЛТАНОМ МАХМУДОМ

Газневийский султан Махмуд,

Имя твое века смахнут.

Мир давно бы тебя забыл.

Как другие дурные сны,

Но ты нужен мне, потому что был

Странно связан с судьбой Ибн Сины.

Потому что каждый его ночлег

Мог тобой быть растоптан вдруг,

Потому что жизнь его — вечный бег

От твоих беспощадных рук.

Ты привык, что подвластно в исламской божбе

Все на свете твоим рукам.

Ты хотел, чтобы рабски служил он тебе,

А он людям служил и векам.

Ты силен и зол, вездесущ, многолик,

Наползаешь из темноты…

Но из вас двоих лишь один велик,

И не ты, султан, нет, не ты.

Ты за ним по пятам на восток и на юг

Рассылал своих бешеных слуг.

Но его не догнал ты. А мир темноты

Оковал тебя вечною мглой.

В Исфагане ученый услышал, что ты

Навсегда распростился с землей.

Где наследье твое, властолюбец Махмуд?

Все чертоги твои снесены.

Но идет сквозь века тот бухарский верблюд.

Незакатный верблюд Ибн Сины.

Как вошел в мою жизнь

тот, чьим именем книга зовется?

Я в ту пору был занят

судьбой одного полководца.

Александр Македонский —

философ, убийца, ученый.

Ни минуты покоя

не знать на земле обреченный,—

Он привел меня в Азию

древней тропой дерзновенной.

В Бухаре мне открылись глаза

Ибн Сины — Авиценны.

Может быть, потому

для меня он негаданно ожил,

Что он был с Александром

таким бесконечно несхожим.

Может быть, потому,

что, как тот, не плывя по теченью,

Был он тоже всю жизнь

в нескончаемом вечном движенье.

Может быть, потому,

что в песчаной сквозной круговерти

Оба счастья не знали

и оба искали бессмертья.

Пролетают столетья.

Безжалостна времени проба.

Кто звончее? Бог весть.

Но историю делали оба.

И какая же несправедливость кривая —

Про убийцу писать,

исцелителя забывая.

БАЛЛАДА РТУТИ

Отдохнувший, с ухоженной бородой,

Из цирюльни он вышел. И сразу

Он увидел прямо перед собой

Два горящих, два яростных глаза.

Руки в тихой мольбе, вкривь и вкось седина.

Голос полон надежды и боли.

— Я тебя по осанке узнал, Ибн Сина.

Не гневись. Я пришел за тобою.

— Кто ты?

— Я для великого дела рожден,

Вон напротив мой дом за дувалом.—

Был халат его беден, местами прожжен,

Ветерком в рукава задувало.

Дом был пуст, только кучка бумаги жила,

На циновке, распавшись, лежала.

А над ямой в саду два угрюмых котла

Полыхали каскадами жара.

Тот, который побольше, пыхтел не спеша,

Легким облачком пара увенчан.

А хозяин, листками бумаги шурша,

Тянет гостя к тому, что поменьше.

— Я умею из окисла вырвать металл,

Видишь, он у меня прирученный.—

Ибн Сина в мелких знаках листок прочитал

И кивнул — перед ним был ученый.

Ибн Сина загляделся — иная заря.

Мудрой химии строгое царство.

Он ее понимал, и любил, и не зря

Брал ее элементы в лекарства.

Он давно собирался поглубже копнуть

Мир веществ неживых, нецелебных,

Тронуть, может быть, марганец, может быть, ртуть,

Поискать сочетаний волшебных.

Вот остаться бы здесь, возле этих котлов,

Перепробовать все… А хозяин

Тянет гостя туда, где основа основ

Лезет облачком пара в глаза им.

— Погляди же, как дышит котел над огнем,

Как ведет он свой медленный танец.

Медь и олово вместе расплавлены в нем,

Завтра все это золотом станет…

Ты философ, весь мир тебя слушать готов,

Помоги мне с вершины познанья —

Мне осталось лишь несколько правильных слов

Вставить в формулу заклинанья.—

Ибн Сина погрустнел. Он встречал их не раз,

Тех, кого эта страсть закружила.

А хозяин, расширив зрачки своих глаз.

Шепчет в ухо ему одержимо:

— Будет мир на меня с удивленьем смотреть,

Как сорю я золой золотою.

Я беру тебя в долю, даю тебе треть

Всех богатств, что я завтра открою.—

Гость подумал:

«Несчастный… Все в мире темно.

Он не первый, и он не последний.

Но металлу в металл перейти не дано.

Медь, как прежде, останется медью».

— Ты молчишь, — удивился алхимик, — весь мир

Тропы к золоту ищет веками.

Мне почти что открылся уже эликсир.

Философский ты выдашь мне камень! —