Талисман Авиценны - [10]

Богатых халатов цветные пятна

На алом шелке эмирских стен.

Все сжались. Эмир зашелся от боли.

Боясь и не понимая ее,

Он кричал, что живот ему рвет и колет

Кинжала безжалостное острие.

А на скатерти перед носителем власти

Все от сайгаков до перепелов,

В затейливых вазах мудреные сласти,

Вино и в янтарных подтеках плов.

Ибн Сина подал знак — и толпа отблестела,

Откатилась, пятясь и глядя в пол.

Он ощупал эмирово тучное тело,

Словно узел боли и страха расплел.

Сталь кинжала как бы переломилась,

Высшей силой отведена.

Врач объяснил:

                       — Болезнь эмирова

От жирной еды и большого вина.—

Он хлопнул в ладоши.

                               Поварам удивленным

Приказал убрать всю снедь побыстрей,

А подать сюда чашу пустого бульона

И горсть обезжиренных сухарей.

Шамс пробурчал:

         — Сухари — отрава.—

Грустно вытянулся, недвижим.

И пошло леченье — отвары и травы,

Прогулки и нерушимый режим.

На третий день вечером, да не ранним

Врач зашел к больному привычной тропой,

И в ноздри бросился дух бараний,

А в глаза пиала с шурпой.

Увидев испуганного эмира,

Руку отдернувшего, как вор,

Он схватил пиалу, заплывшую жиром,

И выплеснул на ковер.

Шамс закричал:

                          — Я тебя ненавижу!

Ты мне надоел. Убирайся прочь.—

Ибн Сина повернулся и вышел

В чужую хамаданскую ночь.

Его догнали эмирские слуги,

Едва загремели в воротах ключи.

Эмир сложил, как в намазе, руки

И отвернулся.

                          — Ладно, лечи.—

Изменчивый, словно в горах погода,

Дрогнул беспомощной складкой у рта.

— Знаешь, войску не плачено за полгода,

И снова казна у меня пуста.

Что делать, философ? —

                                         Он ждет ответа.

Злые слова рвались с языка.

Хоть знал Ибн Сина, походивший по свету,

Что к монаршему уху тропинка узка.

Словно в реку вошел он. Будь что будет!

— Ты хочешь правду, эмир? Ну что ж,

Знай, что царство твое стоит не на людях.

Вокруг тебя только обман и ложь.

Ты не слышишь голос бед непрестанных,

Истощенья и гибели нищей земли,

Из которой последние соки тянут

Шершни жирные и шмели.

Та свора, которой ты доверяешь,

О эмир, безнаказанна и нагла.

Ты завтрашний хлеб у себя отнимаешь,

Обирая подданных догола.—

Он ждал, что будет — посадят на кол,

Повесят, заколют, выгонят вон?

А Шамс поглядел на него и заплакал,

Меньше разгневан, чем удивлен,—

Словно дверь в первый раз распахнули настежь…

Ибн Сина свою реку осилил вброд.

— Надо знать закон справедливой власти,

И тогда богатство к земле придет…—

На миг легла тишина сквозная

И фальцетом оборвалась:

— Ты знаешь этот закон?

                                        — Да, знаю.

Об этом книгу пишу сейчас.—

И Шамса внезапная мысль пронзила:

— Слушай, философ, волю мою —

Я тебя назначаю моим везиром

И царство в руки твои отдаю.—

Как понять перепады души человечьей?

Ибн Сина удивленно молчал. А тот:

— Если будешь править так же, как лечишь,

Тебе халат везира пойдет.—

Ибн Сине показалось, что он не расслышал.

Своим уменьем молчать храним,

Он поклонился эмиру и вышел —

Может, просто Шамс посмеялся над ним?

Шел он по улицам Хамадана,

Не зная, куда и зачем спеша.

Новой болью, чужой, незваной,

Заполнялась его душа.

А прямо на улицах, тесных и грязных.

Скрючившись, сидя, валяясь в пыли,

Калеки, увечные в вечных язвах

Гнусавые песни свои плели.

Надо поистине быть великим,

Чтоб люди узнали сытые дни.

Надо резать каналы, рыть арыки,

Как еще в Хорезме учил Бируни.

Прерывая его молчанье,

На узкой улочке и кривой

Вырос верзила-военачальник,

Пространство загородив собой.

В глазах его наглость, вино и удаль.

Ибн Сина потеснился — пускай пройдет.

И подумал: ясно даже верблюду,

Надо быстрей разогнать этот сброд.

Еще вчера незнакомый город,

Внезапно выросший на пути,

Теперь ему оказался дорог,

И так захотелось его спасти.

Искандер его в битве у Дария вырвал,

Оставив в нем свой кровавый след.

А он, Ибн Сина, не мечом, а миром

Прославит его на тысячи лет.

Деньги? Занять у купцов по-султански.

А к осени будут накормлены все.

И тогда заложить на земле хамаданской

Дом Исцеленья и медресе.

Душой уже к каждой судьбе причастен,

Он вглядывался во встречных людей.

Он столько думал о доброй власти —

Вот тебе царство твое, владей.

Он вернулся к эмиру властным шагом,

Стараясь, чтоб сердцу ровнее стучать.

Он согласен принять для начала на год

Нелегкую эту печать.

Он согласен. Но пусть не суются люди,

Которым не по сердцу станет явь.

Шамс засмеялся:

                      — Хуже не будет.

Вот тебе слово эмира. Правь.—

Утром с соизволенья аллаха

На везира надели почетный халат,

А он вдруг почувствовал, что от страха

Кончики пальцев его болят.

После всех передряг, после горестных странствий

Так нежданно пришла к нему власть

Отыскать, утвердить на земле хамаданской

Между мыслью и жизнью желанную связь.

Слыша мир измученный заоконный,

Стремясь голоса его различать.

Он давние думы возводит в законы,

Под ними эмирскую ставит печать.

Люди плачут от счастья в лачугах убогих —

Не славить эмира им было б грешно

За то, что с них не возьмут налоги,

Которые нечем платить все равно.

Купцы раскошелились, то ли от страха.

То ли поверив в его звезду.

С войском он расплатился с маху,

Чтоб не идти у него в поводу.

И самое главное — войску отныне