Талисман Авиценны - [11]

Придется умерить былую прыть —

Идти по домам одной половине,

Другой половине арыки рыть.

Эмир подивился хитрому плану —

Полю воду, казне доход.

Пусть не пухнут с жиру, не дохнут спьяну,

Пока не начнет он новый поход.

Везир, чтобы не было беззаконья,

Сам поехал туда, где работы вели.

Он даже потрогал первые комья

Гулямами выброшенной земли.

А пока еще Дом Исцеленья не вырос,—

Обучая юнцов, совершенствуясь сам,

Всех больных и увечных, голодных и сирых

Принимал он на площади по утрам.

…Заботами мудрыми отягченный,

Доступный пахарю и купцу,

Красивый, величественный, ученый,

Идет везир не спеша по дворцу.

Идет, полон завтрашними делами…

И вдруг, громыхая в пятьсот сердец,

Нагло хватают его гулямы,

Без зова хлынувшие во дворец.

Военачальник, тот самый верзила:

— Хватит, — хрипло ему орет,—

Мне тоже подходит халат везира,—

И тычет ему кулачище в рот.

Тронный зал утопает в крике.

Везира таща, лезут чуть не на трон.

Они не желают рыть арыки

И не хотят убираться вон.

Они себе устроили праздник.

Ножи над царством занесены.

Что надо им?

                       Для начала казни

Ненавистного Ибн Сины.

Он понял: путь его к смерти распахан,

И молча ждал в руках сторожей,

Что вымолвит наместник аллаха,

Хозяин этих слепых ножей.

Все предвидел везир, вот только с войском

Не сумел додумать одно.

Есть у войска такое свойство —

Не любит оружье бросать оно.

Великий владыка, чье длинное имя

Приводит в трепет с давних времен,

Глаза от пола никак не поднимет —

Он чувствует, что зашатался трон.

Наконец проскрипело в примолкшем зале,

С фальцета опускаясь к басам:

— Казнить успеем. Вы опоздали.

Час назад я сместил его сам.—

Вот, везир, тебе последняя милость —

Жизнь до времени сохрани.—

Чиновная дрянь перед ним расступилась,

А внизу уже ждал ученик Джузджани.

Что теперь, опять отшельничий посох?

Где искать свою долю на этот раз?

— Мне страшно, — сказал Джузджани.

                                                         Философ

Скосил свой грустный, свой длинный глаз.

Заговорил как бы сам с собою,

Подбирая растерянные ключи:

— Пусть лицо твое пожелтеет от боли.

Но если тяжко тебе, молчи.—

Стало вдруг нестерпимо душно —

Глаза на него подняла с тоской,

Лепешку выпрашивая, девчушка

С прозрачной, как лепесток, рукой.

Ему дописывать предстояло

«Китаб справедливости» — книгу добра.

Он пальцами бороду тронул устало

И не понял, что в ней полно серебра.

— Джузджани, нам опыт раздумья множит,—

Правитель может казнить, украсть,

Но счастья для всех он создать не сможет.

Беспомощна и беспощадна власть.

Над горою Альванда ветром размыло

Тучу, несущую свежесть дождей. Он сказал:

— Джузджани, я не вылечил мира.

Что ж, пойдем полечим людей.—

Обогнали их всадники на дороге.

Плетьми помахивая, спеша,

Посланные собирать налоги

С людей, у которых нет ни гроша.

ХАМАДАН

От Афшаны до Хамадана

Для самого себя нежданно

Я в путь пошел за Ибн Синой.

Он был не просто сыном века

Мудрец, поэт и вещий лекарь,

Владевший тайной именной.

Но без друзей и без халатов

Через границы эмиратов

Бежать ему был жребий дан.

То он везир, то узник бедный

И у тебя, приют последний,

Последний город Хамадан.

Как мало был я в Хамадане

С одной рубашкой в чемодане

И с этой книжкой записной.

Как долго был я в Хамадане

С его ночными холодами,

С неутоленной тишиной.

Дом древний осыпает глину.

Еще торчит наполовину

Над площадью его стена.

Снести его — один лишь росчерк.

Как видно, расширяют площадь,

Где водворился Ибн Сина.

А может, сокрушил дувалы

Везир-философ, как бывало,

Порядок в царстве наводя.

Он, ни о чем не сожалея,

Стоит спиною к мавзолею,

Где прах, укрытый от дождя,

Из древних давних далей поднят,

Глядит он в завтра, не в сегодня

И ощущает шар земной,

И мавзолей под лунным светом,

Как вознесенная ракета,

Готов рвануться в век иной.

БАЛЛАДА ПОСЛЕДНИХ ТРАВ

Вы скажете, это легенда?

Но правда в нее вплетена.

Все дороги Востока

пешком прошел Ибн Сина.

К больному входил, как чудо,

в дома бедняков и вельмож,

С ним рядом были повсюду

слово, трава и нож.

Он так изучил все травы

за годы своих мытарств,

и столько он приготовил

неведомых миру лекарств…

Всю жизнь он со смертью дрался,

не зная покоя и сна.

А смерть, словно рысь, незаметно

подкралась к нему сама.

Перо уронил он внезапно

и выдохнул сдавленный крик.

Вбежал Джузджани его верный —

помощник и ученик.

Упал на колени, прижался

к руке, невесомой, как дух.

Удары слабого пульса

читал, как молитву, вслух.

Учитель очнулся, чуть слышно,

замедленно говоря:

— Мне снится песок, а в небе

кривая верблюжья ноздря.

— Учитель, ты бредишь? Учитель…—

зашелестел Джузджани.—

Возьми мою кровь и силу.

Помочь тебе чем, шепни.—

Учитель вцепился руками

в широкие рукава.

Еще невнятней и тише

стали его слова:

— Ты видишь там сорок сосудов,

в них сгусток трав и огня.

Если ты будешь точен,

ты к жизни вернешь меня.

Надписаны все лекарства,

волшебный черед не забудь —

Одно ты вольешь мне в губы,

другим разотрешь мне грудь.

А если не будет угодно

меня воскресить судьбе,

Раздай имущество бедным,

а книги возьми себе.

Да, вот еще… — он приподнялся

и воздух схватил рукой.

И тихо осел, и замер,

морщинистый и сухой.

Забыв обо всем на свете,

его обхватил Джузджани.

Зачем-то трясет ему плечи,

будто проснутся они.

Растерянный, одинокий,

как путник, забывший свой путь,