Талисман Авиценны - [9]

А печаль, а забота у гостя своя.

Гость листки между пальцами вертит.

«Как мы схожи — он золото ищет, а я

Непослушное средство от смерти.

Он в несбыточный призрак богатства влюблен,

Жаждет желтого мусора, тлена…

Неужели я так же бессилен, как он,

Перед страшным законом вселенной?..»

— Пусть! — алхимик кричит.—

                                             Пусть я нищий пока.

Но аллахом надежда дана мне.

Неужели отбросишь меня, как щенка,

Не открыв философского камня!

Надо лишь золотую закваску плеснуть,

И в удаче порукою вера,

Мать металлов — давно мне покорная ртуть,

И отец их — угрюмая сера.—

Ибн Сина был от слов его громких далек,

Вмяв рассеянно в пояс бумаги.

Вместо них он оттуда достал кошелек.

Отдал все свои деньги бедняге.

— Это все, чем могу я помочь, о сосед.

Дай аллах тебе счастье в награду.

Философского камня, боюсь я, что нет.

Ну а доли мне просто не надо. —

Он ушел от бессмысленной страстной тоски.

От больных одиночеством окон.

А наутро достал и разгладил листки,

Что с собою унес ненароком.

Виден дьявольский труд, и совсем он не прост,

Этот малый котел для закваски.

В нем селитра и ртуть, спирт, квасцы, купорос —

Все намешано в поисках сказки.

Из листков возникала тревожная суть.

Человек колдовал не впустую.

Но не золото создал —

                                  гремучую ртуть.

Безудержную силу взрывную.

Ибн Сина, ужаснувшись, отбросил листки,

Позабыв о печалях вчерашних.

Побежал через арки, арыки, мостки,

Как сидел, в своих туфлях домашних.

Побежал, чтоб, ученому правду открыв,

Удержать его…

                       Вдруг за домами,

Не достигнув цирюльни, услышал он взрыв

И увидел взлетевшее пламя.

Он, мечтающий смерти поставить предел

В мире, где все законы так зыбки, —

Вот опять человека спасти не успел

От простой человечьей ошибки.

А ведь мог бы, наверно…

                                    Все в серой пыли.

Смерть за поиск — обычная плата.

Пепел, прах… А на взорванных комьях земли

Дотлевавший рукав от халата.

ДИАЛОГ УЧЕНИКА И УЧИТЕЛЯ

Джузджани

Диктуешь сегодня, и каждая фраза

Такой глубины и такого размаха…

Но вот уже сколько страниц, и ни разу,

Нигде не попалось мне имя аллаха.

Ты больше не веришь в него?

Иби Сина

Почему же.

Мой коврик всегда наготове хранится.

Джузджани

Нет, нет, мой учитель, в жару или в стужу

Ты молишься, знаю. Но эти страницы…

Ибн Сина

Да, знанья полет оголен и опасен,

И движется он по путям неизвестным.

А что до аллаха, ты прав, я согласен —

Проставь там, где сам посчитаешь уместным.

Когда дышать совсем невмоготу

И черен мир коварный и жестокий,

Он всем наукам подводил черту,

Вплывая в поэтические строки.

Свободно думы нес туда свои,

Клеймил своих гонителей упрямо.

Его отточенные рубаи

Не зря пленили юного Хайяма.

И до сих пор не все понятно нам —

Туманами история объята —

Что Ибн Сина вписал, а что Хайям

В волшебное наследье рубайята.

«Может быть, потому он из века иного…»

В. П. Малыгину

Может быть, потому он из века иного

Входит в книгу мою через тысячу лет,

Что сегодня опять у постели больного

Размышлений его загорается свет.

Мой обветренный друг, старый врач корабельный,

В Ибн Сину, как в чужую девчонку, влюблен,

Каждый раз, уходя в океан беспредельный,

Возит в тесной каюте Врачебный канон.

Он из тех корабельных врачей, для которых

Пульс матроса — уже для решений простор.

Лечит он ностальгии назойливый шорох,

Грянет час — операцию сделает в шторм.

А «Канон» занимает почти полкаюты —

Пять томов, что по-русски печатал Ташкент.

— Это что ж — для, фасона тебе, для уюта? —

— Нет, — мой друг отвечает, — я вечный студент.

Ибн Сина — талисман. Страсть его современна.

Даль морская качается, волны кругля.

И зовут его в кубриках: «Наш Авиценна» —

И еще добавляют: «Душа корабля».

БАЛЛАДА ВЕЗИРА

В середине жизни, бездомной, нескладной,

После всех городов и стран

Он пришел к подножью горы Альванда

В независимый Хамадан.

Когда-то глядевший с высот из тумана,

Языческий лев коптится в пыли.

Перечеркнуто имя твое, Экбатана,

Бывший древний город мидийской земли.

Тебя Искандер Македонский когда-то

Сделал одной из своих столиц.

Ибн Сина глядит на твои квадраты,

На развалины славы, павшие ниц.

Он спешил сюда не к шумному пиру.

Его ждет больной хамаданский эмир,

Длинноименный, как все эмиры,—

Шамс ад Даула абу Тахир.

Чем он славен?

Ибн Сина видал по дороге,

Как поля горят, как люди бедны,

Как плетками требуют с них налоги,

А богатство в лачугах — четыре стены.

Он видел несчастных, боящихся света,

И было неведомо, сколько им лет,

В чужой, перетянутой вервием, ветхой

Одежде, давно потерявшей цвет.

Любовь, красота — все, казалось, им чуждо…

Шла всюду за ним и гнала покой,

Лепешку выпрашивая, девчушка

С прозрачной, как лепесток, рукой.

Он сам, как она, пристанища ищет,

Как все эти люди, бесправен он сам.

Порой по неделе без крова и пищи,

Он шел по безлюдным горючим пескам.

…Шамс безбород, круглощек и розов.

Сказал он басом, щурясь на свет:

— Я знаю, ты врач и ты философ.—

И сразу эмир перешел на фальцет:

— Все врачи мои — неучи,

                                     все придворные — воры.

Голосят, меня заживо хороня.—

Он привстал на подушках, как влез на гору,

— Ты назло им спасешь меня! —

Ибн Сина оглянулся на них, непонятных.

Он искал глаза, а увидел взамен