Снимать урожай приезжали Евгения Федоровна и кто-нибудь из сестер. Грузили фрукты на телегу, сами усаживались впереди на душистом сене и отправлялись в соседние села, где было мало садов. Как заедут в село, Ксеня и начинает своим звонким, еще детским голоском:
— Гру-уш! Я-а-аблок! Сли-и-в!
Кто покупал фрукты, а кто менял на продукты — масло, молоко, сало, сметану, мясо. Всего тогда у них было вдоволь.
Страшновато было только по ночам. Пугал заколоченный дом «с привидениями», две старые, заросшие травой могилы на краю сада, у балки. И сыч: смотрит, проклятый, сатанинскими глазами, а потом как засмеется человеческим голосом — ках, ках, ках, аж мороз по коже дерет.
Ксеня старалась уснуть раньше отца, а просыпаться позже.
«Так что же все-таки с отцом? Где он и что с ним?»
* * *
Следователь ГПУ Гребенников внимательно посмотрел на Константинова. Глаза у него были красные, воспаленные от постоянного недосыпания.
Тихон Иванович стоял напротив, по ту сторону стола.
— Ну, садись, папа римский… — сказал следователь.
Обескураженный таким обращением, Константинов осторожно присел на краешек стула. Следователь закурил, полистал какие-то бумаги, спросил:
— Давно ты в церковных старостах?
«Вон оно що… — ахнул про себя Тихон Иванович. — За бога, за веру святую можно и потерпеть», — и произнес с достоинством:
— Десятый рок.
— Советскую власть не любишь? — спросил следователь.
— Чо любить ее, она не девушка… А так, она мине по нутру, — помедлив, подбирая слова, закончил свою мысль Константинов.
— А за что же она тебе по нутру? — прищурился следователь.
— А за то, що бидных не обижае…
— Ну, а что скажешь на то, что коммунисты в бога не верят?
— Не одобряю. Но то им ответ перед всевышним держать, в гиене огненной на том свити горить…
— Ишь ты! — усмехнулся Гребенников. — Ладно, приступим к делу. — Следователь устало потер виски. И неожиданно заговорил другим тоном, официальным: — Скажите, гражданин Константинов, ночевал у вас третьего апреля один известный вам человек от папы римского?
— Человек був, тилько ни от папы римского, а от нашего ростовского митрополита. Да як же я мог пустить от папы, когда у них вера друга, не православна… — И в словах его прозвучало неподдельное удивление.
— Откуда приехал тот человек?
— Я ж уже сказав — из Ростова, от митрополита…
— А у нас есть сведения, что приехал он к вам из-за границы…
— Та ни! — убежденно проговорил Константинов. — В миру он Митрофан, а по-духовному — отец Паисий. Я его уже пять рокив знаю…
— Мы проверим, гражданин Константинов. Если это неправда, придется вам отвечать по всей строгости закона.
— Та то чиста правда!
— А с какой целью он приезжал?
— Я писал митрополиту жалобу на непотребные дела попа нашего Еремея, просил прислать ревизора.
— А в чем же выражались дела его непотребные?
— А в том, что он стал в церковную кассу, як у свий карман, лазить.
— Тратил, значит, общественные деньги на личные цели? — спросил следователь.
— Не уразумил, — сказал Тихон Иванович.
Следователь поставил вопрос по-другому:
— На что тратил Еремей эти церковные деньги?
— Я уже казав: на непотребство.
— Ну а конкретно на что?
— На разврат да на пьянство… Я ему сказал: не богоугодное дело ты, отец Еремей, замыслил. Думал вразумить его, а он не слухае…
— И давно он этим непотребством занимается? — спросил Гребенников.
— Та ни. — Подумав немного, Тихон Иванович добавил: — Ранее цего я за ним не замечал, а тут як сказився, будто конец свита почуял.
— А что ж, попадьи у него нет? — полюбопытствовал следователь.
— Вдовый он.
Следователь достал из папки бумагу, протянул ее Константинову:
— Прочитайте и скажите, не знаком ли вам этот почерк?
Тихон Иванович достал из нагрудного кармана очки, приладил их на носу, взял бумагу.
«Дарагие товарищи сам я беднага рода и советска власть мине как мать родная потому коль вижу супостатов советской власти не молчу. Таким супостатом есть наш церковный староста Константинов замыслил он с церковниками дурное намеднись приезжал к нему человек из-за границы от папы римского, а может от какого другого злодея. Спешу предупредить вас как бы лиха не была».
«Ах ты, змея подколодная!» — Тихон Иванович узнал почерк отца Еремея и воскликнул в негодовании:
— Да это он!
— Кто?
— Отец Еремей, пакостник… Ишь, хитрец! Притворился! Пишеть, як малограмотный, а сам семинарию кончил. Вот подлюга, — не выдержал, выругался Константинов.
* * *
Михаил в этот вечер вернулся из командировки. Ксеня — к нему со слезами. «Что за ерунда», — подумал он. Обедать Михаил отказался, пошел к Захару — мужу Марфы. Путивцев написал заявление на имя начальника городского ГПУ. Так и так, мол, мы, коммунисты, такой-то, такой-то, ручаемся за нашего тестя. Человек он безвредный, к Советской власти лояльный, и потому просим отпустить его под наше поручительство. И две подписи. С этой бумагой отправился в ГПУ, к начальнику. Тот прочитал заявление, вызвал Гребенникова. Познакомились.
— Понимаете, товарищ Путивцев, есть у нас сведения, что из-за границы в город приехал опасный человек. Решили проверить… Теперь все выяснилось. Можете забрать тестя хоть сейчас. Однако… — Гребенников по привычке щелкнул пальцами. — Дурмана религиозного у него полная голова.
