Такая долгая жизнь - [29]

Появление автомобиля на Амвросиевской вызвало оживление. Как только машина остановилась, мальчишки окружили ее, наиболее смелые пытались стать на подножку.

— Дядя, погуди…

Клим, опередив шофера (знал, что тот — противник ненужного гудения, так как это разряжало аккумулятор), нажал на клаксон в угоду ребятам.

На звук клаксона вышла Ксеня. Пантелей и Михаил вылезли из машины.

— Знакомься, — сказал не без гордости Михаил. — Моя жена.

Ксеня сразу понравилась Пантелею.

— Ну, ты уж не обессудь, если я, как старший брат… — Тут он слегка нагнулся и поцеловал Ксеню.

Та засмущалась.

— Милости просим… Сергей Аристархович, Клим Федорович, — обратилась она к Романову и Ананьину.

— Через час у нас партком, а вечером, если не возражаете, заглянем, — пообещал Романов. — А ты, Михаил, можешь остаться, раз такой случай.

— Как же так, присядьте хоть на минутку, — не сдавалась Ксеня. — Сейчас вот и Максим с Алексеем подъедут.

— Никак нельзя…

— Ждем вас к обеду, часам к шести. Не опаздывайте, — сказал Пантелей Романову и Ананьину.

— Постараемся, — пообещал Клим и тронул рукой шофера за плечо: — Поехали.

Ксеня, Михаил и Пантелей вошли во двор. Пантелей увидел в садике старика с белой бородой, в бумазейной застиранной рубашке, в холщовых штанах, в растоптанных тапочках на босу ногу. Догадался, что это тесть Михаила.

— Здравствуйте, Тихон Иванович!

Любопытство и нетерпение выгнали Константинова во двор. За годы службы в царской армии разных чинов он повидал, но красного генерала видел впервые. Босые пятки Тихона Ивановича как-то сами собой сошлись вместе. Он растерянно пожал протянутую руку. Удивился, как Пантелей узнал его, назвал по имени-отчеству. Ведь раньше они никогда не виделись.

Тут же, в саду, барахтались в траве Коля, сын Захара и Марфы, худенький мальчик лет девяти, и толстенький, с белыми курчавыми волосами, как у девочки, Володя — сын Михаила. Увидев старших, ребята перестали бороться, поднялись на ноги, отряхиваясь.

— А это что, ромб? — Коля показал пальцем на петлицу.

— Точно. А ты откуда знаешь?

— Тоже военная косточка растет, — заметил Михаил. — Все воинские знаки различия знает. А это мой, — с гордостью добавил он, подхватив Володьку на руки.

— Митька, ты чого ж на дерево злиз? А ну злазь виттеля. — Евгения Федоровна вышла на крыльцо, увидела Митьку на груше.

— А это чей же? — поинтересовался Пантелей Афанасьевич.

— Это Нюрин. Гостит у нас вторую неделю.

Митька тем временем легко, по-обезьяньи, соскользнул с дерева. Подтянул трусы, заправил в них выцветшую бледно-голубую майку и незаметно исчез.

— Та заходьте ж у хату, — пригласила Евгения Федоровна. — Чи з дорогы треба умыться? Ксеня, возьми чистый рушник у комоде.

Ксеня налила в рукомойник колодезной холодной воды, принесла чистое полотенце:

— А вот и Алексей!

Алексей почти вбежал во двор. Черные волосы — ежиком, глаза — зеленые, веселые. За ним шел худощавый Максим с Алешкиным солдатским фанерным чемоданчиком.

Алексей, увидев старшего брата, почтительно-озорно вытянулся:

— Здравия желаем, товарищ комбриг!

Снова объятия, гомон, шум во дворе.

Прихромал соседский подросток Толя. Как всегда, серьезный, сосредоточенный. На боку, на ремешке, болтался фотоаппарат, штатив — под мышкой.

— Толя! Вот молодец, что пришел. Карточку сделаешь? — обрадовалась Ксеня.

— Вам какого размера? Такого или такого? — Толя стал показывать образцы фотобумаги, сказал, сколько это будет стоить.

Толя охромел в раннем возрасте: упал с дерева, сломал ногу, и кость срослась плохо. Мать его брала в стирку белье у соседей, тем и зарабатывала. Отец бросил их и уехал неизвестно куда. Денег не хватало, и Толе приходилось подрабатывать фотографией. Сначала никакой определенной платы он не брал. Сколько дадут — и ладно. Но теперь у него была точно установленная такса. Толя любил делать карточки большие, групповые, и чтоб каждому по карточке.

— Побольше, Толя, побольше. Чтобы мы все поместились… — ответила Ксеня.

Толя засуетился, установил штатив, расставил треногу.

— Вас прошу сюда, в сторонку. Вы, дядя, — во второй ряд. Не загораживайте! Не загораживайте! Теперь хорошо.

— А теперь, Толя, сними нас отдельно. Братьев! В одну шеренгу становись! — скомандовал Пантелей.

Пантелей стал в центре — самый высокий, блондин, в мать, совсем не похож на братьев, слева — Михаил и Алексей, справа прилепился Максим, худенький, носатый.

— Внимание, снимаю. Минуточку! Еще раз…

— Ходить уже до хаты. Уси ж с дороги голодни. — Евгения Федоровна снова вышла на крыльцо. — Ксеня, та приглашай же дорогих гостей.

Ксеня, возбужденная встречей, счастливым, несвойственным ей звонким голосом приказала:

— Мужчины, марш за стол!

— После вас, Ксенечка, только после вас. — У Алексея такая же белозубая улыбка, как и у Михаила. Глаза только другие — с хитринкой, плутоватые.

«Ох, Алешка… Снятся кому-то кислицы. Не одной, наверное, голову задуришь!» — подумала Ксеня.

В доме распоряжалась Евгения Федоровна. Ей помогала розовощекая Марфа. Тяжелый дубовый стол с толстыми резными ножками выдвинули на середину. Стульев не хватало, поэтому принесли со двора две лавки. Евгения Федоровна накрыла их ряднушками, чтоб было удобнее сидеть. На столе стояла закуска: соленья, паюсная икра, моченые яблоки, терновка. Большими кусками был нарезан огромный золотистый от жира чебак. Над всем этим возвышался круглой формы высокий подовый хлеб. Евгения Федоровна всю ночь с ним провозилась, пока испекла. Жаль, тесто немного перестояло, с кислинкой получилось. Но гостям понравилось, хвалили.