Так это было - [49]

Вейдлинг видел, что все присутствующие безразлично воспринимали его доклад, полный трагизма и безнадежности. Только Геббельс изредка бросал язвительные реплики, которые генерал оставлял без внимания.

— По всей вероятности, — продолжал Вейдлинг, — завтра, 30 апреля, битва за Берлин будет окончена…

И это сообщение ни для кого не было неожиданным. Никто не задавал вопросов. В комнате царила тягостная тишина. Наконец Гитлер поднял голову и, обращаясь к генералу Монке, спросил:

— Наблюдаются ли эти факты и на вашем участке?..

— Да, — ответил генерал.

Кроме регулярных частей, действовавших здесь, в последние дни для обороны правительственного квартала был создан отряд, командование которым было поручено эсэсовскому генералу Монке. Этот отряд «особого назначения» постепенно отступал на всех участках и теперь находился в непосредственной близости от Бранденбургских ворот и от имперской канцелярии. Кого только не было в этом отряде: мелкие подразделения разбитой армии, моряки из Ростока, летчики, оставшиеся без самолетов, танкисты без танков, фольксшурмисты, подростки из аксмановского «гитлерюгенда», разношерстная, плохо вооруженная толпа, среди которых были немцы, норвежцы, фламандцы, голландцы, французы из разбитой бригады «Шарлемань»!

Гитлер, глядя на карту, сказал:

— Положение наших войск отмечено на карте по данным заграничных радиостанций, так как штабы наших войск более мне не доносят…

Помолчав, он добавил:

— Так как мои приказы все равно уже не выполняются, бесцельно их отдавать и ждать помощи…

Позже генерал Вейдлинг в своих записках, касаясь этого совещания, писал:

«Совершенно разбитый человек с большим усилием поднялся со своего кресла, намереваясь отпустить меня. Но я убедительно просил принять решение на тот случай, когда будут израсходованы все боеприпасы, а это будет самое позднее вечером следующего дня. После кратких переговоров с генералом Кребсом фюрер ответил, что в этом случае речь может идти только о прорыве небольшими группами, так как он по-прежнему отвергает капитуляцию Берлина. Меня отпустили.

Что подразумевал фюрер под „прорывом небольшими группами“? Как мыслил он выполнение этого приказа? Не было ли это завуалированной капитуляцией? Я, как солдат, не мог решиться предоставить войска самим себе. Мне казалось это почти изменой им. Пока я еще имел власть в оборонительном районе Берлина, я должен был руководствоваться принципами солдатской чести».[25]

Совещание окончено. Все расходятся. Гитлер остается один и все еще рассматривает карту.

Ночью в Доббин, где расположился штаб объединенного командования, пришла телеграмма за подписью Гитлера. Он предлагал вновь и вновь немедленно доложить, где находится авангард Венка, где находится 9-я армия, где авангард Хольсте. Эта телеграмма поставила в тупик и фельдмаршала Кейтеля, и генерала Йодля, которые давно все поняли и были психологически разоружены. Что ответить в бункер, если нет ни одного радостного сообщения от командующих армиями? Но была ли эта телеграмма Гитлера? Вчера и сегодня он был в состоянии депрессии, его ничто не интересовало, к тому же он весь вечер и всю ночь был занят писанием «политического завещания». Скорее всего запрашивали штаб Борман и Кребс, а Гитлер ее просто подписал.

Ответ из Доббина даже не показали Гитлеру. Он гласил: «Авангард Венка остановлен противником в районе Швиловзее, поэтому 12-я армия не может продолжать наступление на Берлин. Основные силы 9-й армии окружены противником. Корпус Хольсте вынужден перейти к обороне».

Собственно, иного ответа никто и не ждал. Все разошлись по своим комнатам, и только Артур Аксман и его адъютант Вельцин, обходя нижний этаж бункера, присели на скамье, которая стояла в приемной у входа в машинное отделение с вентиляционными установками.

— Мы размышляли о том, — рассказывал Аксман, — что постепенно, под разными предлогами нас покидают все. Вот только за один день ушли Лоренц, Иоганмейер, Цандер, Лорингхофен, Больдт, Вейс… Что же это? Мы высказывали разные предположения и не могли разобраться во всем, что происходило вокруг нас. Но мы были молоды.

Вдруг из своей комнаты вышел Гитлер.

Он был в сером пиджаке, на лацканах которого были золотой знак партии и железный крест первого класса, в черных брюках навыпуск, в мягких ночных туфлях… Он шел в нашу сторону, и я подумал, что он идет к вентиляционной установке. В бункере было душно, и он часто посещал машинное отделение. Шел он медленно, волоча ногу и словно бы не глядя ни на кого. Мы встали. Поравнявшись с нами, он остановился и поздоровался. Вельцин тут же ушел, а Гитлер движением руки пригласил меня сесть и сел сам.

Сначала мы молчали. У меня в голове роилось много вопросов, но я никак не мог собраться и начать разговор.

Мы говорили о войне с Россией, и Гитлер доказывал, что ни одно из решений, принятых им во время войны, не было серьезнее решения напасть на Россию, хотя он мучительно обдумывал опыт Наполеона.

У нас не было выбора, пояснял мне Гитлер, мы должны были выбросить Россию из европейского баланса сил. Само ее существование было угрозой для нас. К тому же мы боялись, что Сталин проявит инициативу раньше, причем в катастрофических для нас условиях. Мы не сумели оценить силу русских и все еще мерили их на старый лад.