Таганка: Личное дело одного театра - [127]
А может быть, это у Вас случайно так получилось? Может быть, Вам действительно не хватило средств на то, что принято называть декорацией, реквизитом, гримом? Ведь кажется просто парадоксальным тот факт, что крайняя скромность в оформлении спектакля не только не снизила, а, бесспорно, усилила эмоциональное воздействие на зрителя: для того чтобы драгоценные камни хорошо играли, нужно создать не только умелое освещение, но и не отвлекающий внимания спокойный фон.
Таких парадоксов в спектакле множество. Так, госпожа Янг выглядит в спектакле чуть ли не моложе своего сына Янг Суна (в действительности артисты А. Демидова и Б. Ватаев, видимо, сверстники). Но трудно представить, что стройная молодая женщина с изящной фигурой и красивыми руками, с тонкими чертами лица, могла бы с такой потрясающей силой внушать своим обликом ужас, олицетворяя, если позволено так выразиться, живую смерть. Ведь ее лицо — это лицо молодой женщины на смертном одре с остановившимся стеклянным взглядом. И вот оказалось, что смерть в образе красивой молодой женщины (и, видимо, чем она моложе и красивей, тем страшней) может обладать более сильным эмоциональным воздействием, чем в привычном всем образе старухи с ввалившимся носом и скрюченными пальцами.
А вот и еще один парадокс. Торговец коврами — высокий юноша без грима, студент 2-го курса Училища[753] Б. Хмельницкий, ведет бережно жену, семенящую мелким шагом, маленькую, согбенную, внешне безобразную старушку (Л. Возиян). Жизнь ее, видимо, страшно надломила, но никакие силы не смогли потушить в ней любви к людям и природной доброты, отраженных в ее лучистых глазах. Рядом с рослым юношей-„стариком“, который ее бережно поддерживает, она кажется еще меньше и еще более беззащитной (да разве дело в натуральном старике?). ‹…›
Что говорить: слыхано ли, чтобы скупость в театральных реквизитах была бы не только разумной, но и служила одним из способов большого эмоционального воздействия! Но почему же?
Видимо, потому, что каждый образ спектакля — это не столько конкретный персонаж, сколько широко обобщенный тип или даже явление.
Боги — символ бездушия и абсолютного игнорирования житейских неурядиц, касающихся простых смертных.
Шен Те (3. Славина) — олицетворение здоровых сил жизни, пытающихся идти вопреки мутному течению.
Летчик Янг Сун (Б. Ватаев) — иллюстрация того, как молодой физически сильный человек… может превратиться… в эгоиста и разрушителя. ‹…›
Семья столяра — серая аморфная масса, потерявшая человеческий облик, — это только тени бывших людей.
В противовес им водонос Ванг (А. Кузнецов) — калека, несущий чашу с водой, в полной мере познавший всю чашу горестей и несправедливостей, но сохранивший чувство человеческого достоинства и полный решимости бороться со злом.
Цирюльник Шу Фу — тип мерзкого приспособленца и себялюба, роль которого прекрасно исполняет артист И. Петров — на сцене юноша с приятными чертами лица и почти без грима».
Обстоятельно анализируя спектакль, Я. Иоффе замечает: «Разбирая так подробно эту исключительную по замыслу и воплощению постановку, я прекрасно отдаю себе отчет в своей недостаточной компетенции в вопросах театра и драматургии (не сомневаюсь, что специалисты-театроведы еще произведут, и не единожды, глубокий и всесторонний анализ этого удивительного спектакля). Если какой-нибудь маститый критик все же где-нибудь в рецензии уронит привычную фразу: „Вместе с тем следует отметить и некоторые слабые места в спектакле…“, то это больше будет свидетельством слабых мест у автора подобной рецензии. Я категорически утверждаю: В ВАШЕМ СПЕКТАКЛЕ СЛАБЫХ МЕСТ НЕТ! В отличие от простых смертных, ваш „Добрый человек“ безгрешен. В нем нет ни слабых актеров, ни слабых сцен…, ни даже слабых… пауз между сценами. Есть талантливый коллектив актеров, играющих как один человек, воодушевленный каким-то святым чувством значимости своей миссии. Уму непостижимо, сколько в этот спектакль вложено труда, душевных сил постановщиков и исполнителей и, наконец, гуманизма — не слезливого или декларируемого, а искреннего и динамичного».
Письмо это написано 5 апреля 1964 года. После того как Я. Иоффе и его жена М. Александрова увидели спектакль, прошло несколько месяцев, но потребность рассказать о своих впечатлениях осталась.
«25 лет назад. Студенческий спектакль „Добрый человек из Сезуана“ в училище им. Щукина. Переполненный зал, мы с моим учителем Г. Н. Бояджиевым сидим на доске, положенной в проходе на два кресла. У обоих у нас в первые же минуты спектакля возникает ощущение внезапного несомненного счастья. И последняя, 25 лет спустя, встреча с Таганкой. Тот же спектакль. То же ощущение счастья, которое испытываем мы оба, мой пятнадцатилетний внук Тимур[754] и я».
Б. И. Зингерман, театровед.
Заслуженный артист РСФСР, актер Вологодского драматического театра Л. С. Державин пишет о «Добром человеке», поставленном уже в стенах Театра на Таганке:
«Уважаемый товарищ Любимов! Семь недель назад, 9 сентября, посмотрел я Ваш спектакль „Добрый человек из Сезуана“. Пронзил он меня, по сей день празднично на душе, и нет-нет, да возвращаюсь к нему, перебираю, проглядываю ту или иную сцену. И не могу, не хочу оставаться должником перед 1964 годом, перед Вами, славным Вашим коллективом — примите глубочайшую благодарность.
